Фараон Эхнатон

– Истинно! Истинно! – горячо отозвался лавочник. – Я и в самом деле уважаю его, потому что он достоин этого. А гневаться ему на меня не из-за чего… Он аккуратно погашает долги. Мне не приходится бегать к судье. Мне не приходится писать жалобы. Тихотеп исправен. И он – в сердце моем.

«…Ладно, уважаемый Усерхет, художник кухни, мастер половника и вертела! Посмотрим, как заговоришь ты после… После моего предложения…»

«…Ну-с, уважаемый ваятель, не думай, что имеешь дело с глыбой дикого камня. Мы тоже кое-что понимаем, хоть и не ваятели и не тремся возле его величества. Выкладывай, выкладывай свои мысли, говори, чего тебе надобно. И мы с тобой хорошенечко поторгуемся. Ведь не приходят же такие великие люди с простым делом!..»

– У тебя в лавке служит девушка. По имени Сорру.

– Верно, Джехутимес, верно! Эта девушка из тех, у которых работа горит под руками. Она с детства привычна к работе. Но не только. Она обходительная девушка. Все, кто бывает у меня, твердят в один голос: вот истинно прекрасная девушка! Я за нее заплатил кучу золота. Арамейские купцы – большие скряги. У них песка не выпросишь в пустыне.

«…Ну а ты! Ну а ты, господин лавочник, достойный сын Кеми, двоюродный брат Хапи, плоть от плоти торгашей и скупердяев?! Мы посмотрим сейчас, сколь широка душа твоя и насколько щедро сердце твое…»

– Так вот, Усерхет: мой друг и брат младший – так я называю Тихотепа – полюбил Сорру. И Сорру полюбила Тихотепа, тебе хорошо знакомого.

Лавочник сделал вид, что крайне удивлен этим сообщением. Как, этот Тихотеп любит эту Сорру, а эта Сорру?! Когда это они успели влюбиться? Они объяснялись? Они переписывались? Они сносились через какое-нибудь третье лицо?..

«…Ах ты, старый плут Усерхет! Тебе все до конца разжевывать? Тебе, первому своднику в столице? Тебе, который содержит лавку ради веселых и продажных девиц?..»

– Уважаемый Усерхет… – Ваятель выдержал довольно большую паузу. Потом снова повторил это обращение и снова немножко помолчал. (С этими лавочниками иначе невозможно.) – Они не только знакомы. Они любят друг друга. Они не только любят на расстоянии, но не раз и не два виделись друг с другом. И не только виделись, но и возлежали на ложе любви…

– Как?! – возмутился Усерхет. – И все это за моей спиной?!

– Почему – за спиной? На твоих глазах, Усерхет. И к тому же за те самые деньги, которые ты получил.

– Я?!

– Да, ты.

– Деньги – за Сорру?

– Именно! За Сорру.

– Возможно ли, Джехутимес?

– Не огорчайся, Усерхет. Тем более что слава о твоих девицах – прекрасна.

– Это верно, девушки у меня отменные.

– Твой вкус приводит всех в восхищение.

– И это верно!

– Они любят друг друга, Усерхет. Тихотеп предлагает серебро и золото. И я надеюсь, что договоримся с тобой.

Усерхет принялся длинно и нудно перечислять все достоинства Сорру: кулинарные, хозяйственные, рыночные и прочие женские…

– Вот насчет женских – ты не распространяйся, – перебил его ваятель, – они хорошо известны.

– Пожалуй, – согласился Усерхет.

– Думаю, что их оценил не один Тихотеп. – Джехутимес улыбнулся.

– Пожалуй.

– Если только сам ты случайно не прошел мимо…

Лавочник ухмыльнулся.

– Прошел или не прошел?

– Джехутимес, для этого я уже стар.

– А все-таки?

– У меня своя недурная женская половина. Там одни красавицы, если не считать моей жены.

– Она стара?

– К тому же и корява. Суха, как пальмовый ствол, сваленный бурей. Но с нею в мире и дружбе живут остальные красавицы, которых я не пускаю в эту лавку. Они – только для меня.

«…Старая обезьяна! Для тебя бы я припас краснозадую из зверинца его величества. Что ты смыслишь в женщинах? Ты получше жарь своих гусей и мясо на вертеле. Вот твое истинное призвание…»

– Сорру – наша любимица. Я бы не задумываясь продал бы любую другую рабыню. Но Сорру?.. Я даже не знаю, что тебе и ответить.

– Почему не знаешь? Назови плату. Я назову – свою. И мы на славу поторгуемся.

– Сейчас? – спросил лавочник.

– Не сходя с места. Прямо вот здесь.

– В таком случае я принесу вина. Нельзя торговаться без вина. Дело не выгорит.

– Тащи вино!

В лавке стоял полумрак. Горели всего два светильника, нещадно чадя копотью. Пахло жареной рыбой. Глинобитный пол был мягок, как ковер. От него веяло теплом. Рядом, за стеной, кто-то храпел. Не очень громко. Не на весь дом. А так – довольно терпимо. С мягким присвистом.

Лавочник разлил вино. Предварительно показав печать на глиняной пробке, Джехутимес прочел: «Лучшее вино из вин Ахетатона».

«…Усерхет решил торговаться не на шутку. Подать такое вино – это кое-что да значит! Боже милосердный, хватило бы времени до утра! Судя по кувшину, разговор предстоит долгий…»

Усерхет подал фруктов, засахаренных фиников. И холодный кусок мяса. Такой большой кусок. Рассчитанный, скорее, на льва, чем на человека.

– Достаточно было бы одного мяса с вином, – сказал ваятель, ища глазами нож.

– Всему свое время, – изрек лавочник.

– Тоже верно. А кто это храпит, Усерхет?

– Где?

– За стеной.

Лавочник прислушался. Махнул небрежно рукой: