Фараон Эхнатон

«…Вот они прибежали на мой зов, словно собаки. И ни одна из них не уступит другой кости, которую брошу им. Брошу, если на то будет моя воля. Догадались ли они о том, что от них требуется, или придется растолковывать им совершенно очевидное, понятное даже слепцу?»

Только Кийа, казалось, ни о чем не думала Глаза ее были устремлены на двух стариков — толстого и тощего. О боже! — неужели подобные развалины могут приносить пользу такому огромному государству, как Кеми? Зачем его величество держит их возле себя, вместо того, чтобы поставить под свое начало молодых — полных сил и решимости, отчаянных в своем упорстве и трудолюбии?..

Фараон спросил:

— Что слышно на Севере, Маху?

Север — это хетты… Это — Митанни. Это — Ретену. Это — Джахи. Север — это непрерывная война — от сотворения Кеми до этих дней, от фараона Нармера до его величества — жизнь, здоровье, сила! Север нынче — это позор для войск Кеми, отступающих, подобно льву, который на брюхе, с рычаньем, лязганьем зубов. Поэтому разговор о Севере — сугубо конфиденциальный…

— Я спрашиваю, Маху, что на Севере?

Его величество грозно приказывает. Его величество может выйти из себя. Через мгновение. И даже не заметишь этого мгновения. Тогда пеняй на себя!

Маху посматривает на Кийю, эдак многозначительно, — дескать, можно ли при ней?..

— Ты слышал, Маху?

— Да, твое величество.

Кийа скашивает взгляд на него — этого тучного человека, из которого — дай срок! — выпустят лишнее. Вот так: перетопят, словно рыбу на жир, и — все!..

Пенту приходит на выручку неуклюжему Маху:

— Твое величество, в арамейской стороне было совершено нападение на наши крепости…

— Как?! — Его величество, кажется, никого не видит. — Как?! На все крепости сразу?

— Нет, на две. Которые близ горы, называемой Муффа.

— Маленькая или большая гора?

— Она тянется с севера на юг. Здесь — два сехена от подножия к подножию. А с востока на запад — половина сехена.

— Гора небольшая, — говорит Кийа.

Фараон согласен: небольшая, можно сказать — горушка. Он кивает ей.

Маху вроде бы приходит в себя. Дар речи возвращается к нему. И он спешит — очень спешит! — сообщить фараону нечто важное.

— Твое величество, я получил сообщение: наши войска в Ретену отступают. Иные полки бежали… в беспорядке.

— Как это — бежали? — Кийа хмурит густые, жесткие брови.

— Назад бежали.

Его величество обращается к ней:

— Когда речь идет о войске, никогда не говорят: бежали вперед. Если даже воины наступают стремглав. Касаясь вражеских спин острием своих копий.

— Да, твое величество, это теперь я усвоила.

И ее пухлые — немного бесстыжие — губы сжимаются в узкую полоску…

«…Эта буйволица еще покажет себя. И мы помянем добрым словом суровую в соответственное время, но справедливую во все годы царицу нашу Нафтиту…»

«…Так ведет себя царица, которая процарствовала, по крайней мере, десять лет…»

«…Молодчина Кийа! С ними только так и надо обращаться. Слуги любят указующий перст хозяина. Слуги обожают царя, снесшего головы многочисленным подданным. Вот так, только так, дорогая Кийа — услада души моей, опора плоти моей, огонь, согревающий стынущую кровь мою!..»

Маху продолжал с воодушевлением, приходящим к царедворцам не сразу, но понемногу. Такое воодушевление исчезает не скоро. Следы его остаются на годы. Царедворец в этом случае быстро наживает на спине горб от многочисленных знаков преданности господину и полного раболепия.

— Твое величество — жизнь, здоровье, сила! — Небольшой наклон головы и в сторону Кийи. — На самом берегу моря — чуть повыше линии, если ее провести от Кодшу до берега, — наши воины тоже отошли…

— Не устояли под натиском врага?

— Боялись попасть в засаду.

— Хороши вояки!

— Твое величество, здесь пала тысяча воинов.

— Каким образом?

— Хетты наседали

— Как — уже и наседали?! Ты же сказал, что наши опасались засады.

—Засада сопутствовала наступлению врага. Один замысел его тесно переплетался с другим.

У фараона задергался подбородок:

— Маху, сколько раз предупреждал тебя изъясняться простым, ясным языком.

Маху подобострастно склонился.

— Сколько раз? — спрашиваю.

— Много раз.

— Да, именно много раз Я приказывал отбросить язык пыльных свитков. Посмотрите в окно, и вы увидите прекраснейшее из творений Атона — город его солнцеликости, великий Ахяти. Дворцы, построенные так, как никогда не строили их в Кеми: быстро — точно молния блеснула, красиво, будто солнце застыло на его стенах, волшебно, словно лунные лучи превращены в камни — белые молочные. Три года — и город Ахяти царственно смотрится в Хапи! Разве с помощью языка, подобного твоему, одолели бы мы постройку в столь сказочный срок? Тебя бы не поняли строители Ахяти, они засмеяли бы тебя и вместо дворцов и храмов соорудили бы что-нибудь несусветное.

— Твое величество, это истина! — говорит Кийа.

— Истина, истина! — подтверждает Пенту.

Маху вот-вот бросится наземь — где-то между его величеством и Кийей; даже не совсем понятно — перед кем? Еще мгновение, и он облобызает маленькие ноги стройной, горячей, как кусок солнца, женщины…

— Прости, великий владыка Кеми, — прохрипел Маху. — Прости!