Фараон Мернефта

Посещения его имели свою хорошую сторону: видя доверие и горячую благодарность ко мне Омифера, Смарагда стала относиться ко мне мягче, а иногда даже и приветливо. Впрочем, женщина всегда остается женщиной, то есть болтливой и любопытной. Смарагда скучала в своем заключении: ей хотелось знать новости, городские и придворные толки, и к своим обязанностям врача я должен был присоединить еще и обязанности рассказчика.

В долгие часы, проводимые у ее изголовья, в одно и то же время я чувствовал себя то на небесах, то в преисподней.

Чтоб не напугать ее, мне приходилось сдерживать свою любовь, придавать своему голосу спокойный тон, а лицу равнодушное выражение. Но вместе с тем я не помнил себя от радости, когда Смарагда, грациозно драпируясь складками своей белой одежды, свертывалась, как котенок, на мягких подушках кушетки и капризно-ласковым тоном говорила:

— Мне скучно, Пинехас. Расскажи мне что-нибудь.

Однако я не хотел только развлекать ее, а желал также образовать ум женщины, на которую смотрел уже как на подругу всей остальной моей жизни.

Таким образом, когда в открытое окно виднелось звездное небо, я говорил ей о далеких небесных светилах и их влиянии на судьбу людей, описывал чудную природу страны, где тайно надеялся поселиться с ней со временем, наконец, объяснял ей законы перевоплощения человеческой души, не так, как объясняли их народу, а как понимали их сами жрецы.

Смарагда слушала все это с напряженным вниманием и с блестящими от любознательности глазами. Но, увы, несмотря на пламенное мое желание хоть сколько-нибудь привязать ее к себе, я не преуспел в этом. И нередко мне приходила мысль, что мы встречаемся не впервые и что какое-то неведомое прошлое стоит между нами неодолимой для меня преградой.

Во время этих продолжительных бесед наедине я все более и более проникался упоительным ядом, забывая Мезу и чуму, которая свирепствовала за оградой моего жилища, возбуждая повсюду отчаянные вопли, стоны и жалобы. Я видел лишь одну Смарагду, к которой мог приходить во всякое время, чтобы делать над ней магнетические пассы, чрезвычайно ей полезные.

В это время случилось также одно более важное событие. Нехо от имени фараона позвал меня к царевичу Сети, также заболевшему чумой. Я вылечил его и получил истинно царскую награду. Ради щедрой платы я с тем же усердием помог некоторым родственникам государя: мне хотелось разбогатеть, чтобы получить возможность окружить Смарагду всей роскошью, к которой она привыкла. Мы ожидали с часа на час приказа выступать, но Мернефта оставался непоколебим.

Мужественно встретив вторжение чумы под кровлю собственного дворца, фараон сумел уговорить и успокоить народ. Все решились стойко вытерпеть бедствие, и евреи не получили дозволения выйти из Египта…

Мезу, который сначала пришел в отчаяние от такого упорства, вскоре стал очень мрачен и молчалив, как бы обдумывая какое-то важное решение.

Энох сознался мне, что пророк рассчитывает еще на переполох от страшного урагана, близость которого предвидит. Но если и эта новая кара Иеговы не вразумит египтян, то будет совершено нечто неимоверное, — что именно, Энох не хотел объяснять мне, говоря, что я узнаю все, когда наступит время действовать.

Однажды я поехал верхом в загородный дом Эноха, с которым мне нужно было поговорить о делах. Жара была ужасная: камни, здания — все дышало огнем, как раскаленная печь. Я приехал в изнеможении и не успел еще порядком отдохнуть, как отец обратил мое внимание на то, что со стороны пустыни поднимается сильный ветер, а на горизонте начинают скапливаться грозные черные тучи.

Я решился как можно скорее вернуться домой, зная, что Смарагда оставалась одна и что она умрет со страха, если предсказанный Мезу ураган разразится в мое отсутствие. Я сел на лошадь и быстро поскакал, но едва успел доехать до городских ворот, как началась буря.

Тучи песку поднимались с земли, крутились и ослепляли меня и лошадь. Ветер свистел, сгибая и ломая пальмы, воды Нила вздымались высокими серыми горами, по которым суда прыгали, как ореховые скорлупки, а мелкие лодки сталкивались и тонули, заливаемые разъяренною рекою.

Я принужден был сойти с лошади, которая упрямилась и становилась на дыбы, угрожая сбросить всадника, и искать убежища под колоннадою одного храма.

Небо, бывшее сначала зеленоватого цвета, сделалось теперь совершенно черным; молнии прорезывали его со всех сторон, а яростные удары грома, казалось, потрясали небо и землю. Воспоминание о Смарагде скоро изгнало меня из этого временного приюта.

Мать моя была слишком труслива, чтобы ободрить гостью своим присутствием, на невольниц еще менее можно было полагаться. Итак, поручив судьбу свою богам, я пошел домой пешком. Тьма была такая, что я не различал дороги. Бьющий в глаза песок и страшная молния ослепляли меня, ветер несколько раз сваливал с ног, гром оглушал, но, несмотря на все препятствия, я все-таки успел добраться до дому.