Фараон Мернефта

В комнате, где мать моя обыкновенно сидела со своими служанками, теперь она лежала на полу, закрыв голову платком, чтоб не видеть молнии, и выла от ужаса. Вокруг нее на корточках сидели невольницы и служанки, безмолвные и, очевидно, совсем одуревшие.

Не останавливаясь, я пробежал мимо них в свой павильон. Там было темно, как в глухую ночь, но при свете молнии я увидел Смарагду, которая с распустившимися волосами стояла на коленях у кушетки, зарывшись головою в подушки. Обрадованный, что не нашел тут Омифера, я нагнулся к ней, называя ее по имени.

При звуке моего голоса она мгновенно вскочила на ноги и, с искаженным от ужаса лицом, с полуоткрытым ртом и неподвижными глазами, бросилась ко мне на шею и спрятала голову на моей груди; все тело ее трепетало, сердце словно хотело разорваться, а ее тонкие пальцы, холодные как лед, судорожно цеплялись за меня. Я испугался: такое сильное нервное возбуждение могло быть гибельно для нежного организма, истощенного недавней тяжкой болезнью.

Охватив рукой ее тонкий стан, я усадил ее рядом с собою на кушетку и пробовал успокоить словами и влиянием моей воли. Она ничего не отвечала, и я замолчал, прижавши губы к ее роскошным, душистым волосам. Что я перечувствовал в эти минуты, невозможно описать, страсть сжигала меня. Я не слыхал ни раскатов грома, ни треска и грохота падающих градин непомерной величины, ни воя и свиста урагана. Посреди этого страшного хаоса стихий я грезил о земле обетованной, о долгой жизни невозмутимого счастья.

«Я увезу тебя от Омифера, — думал я. — Ты его забудешь, а меня полюбишь и, довольная и счастливая, вступишь в палаты, которые я для тебя воздвигну. Но скорее, чем отдать тебя ему, я соглашусь лучше погибнуть вместе с тобой от ярости этого переворота стихий или целую вечность глядеть на твое мертвое тело».

Увы, я не знал тогда, что это нежное создание, лежавшее в моих руках, трепеща при каждом ударе грома, готовит мне в будущем целый ад невыносимых страданий и что неумолимая судьба не оставит моему измученному сердцу другого утешения, кроме созерцания ее бездушных останков.

Часы летели, буря все усиливалась. Взглянув на песочные часы, я узнал, что утро давно уж наступило. Смарагда, изнуренная усталостью, наконец заснула. Я уложил ее в постель, прикрыл и, сидя возле спящей, погрузился в мечты о будущем, наслаждаясь предвкушением райского блаженства.

Когда Смарагда раскрыла снова глаза, ураган начал уже несколько ослабевать и вспышки молнии становились реже, тем не менее молодая женщина со страхом схватила меня за руку.

Мне хотелось прижать ее к своей груди, чтобы дать ей понять, что ей нечего бояться, что она хранима и любима. Я удержался, но сердце мое было так переполнено, что я не мог, хотя отчасти, не излить своих чувствований.

— Успокойся, Смарагда, — сказал я с торжественной нежностью, — прогони свой страх, вспомни о великих тайнах, о которых я говорил тебе, и смотри на это потрясение природы как на проявление Могущества, пред которым вся власть фараона так же ничтожна, как сухая былинка.

В это мгновение блеснула молния, ярко осветив всю комнату. Смарагда затрепетала и закрыла глаза.

— Не бойся, Смарагда. Этот ослепительный свет, пробегающий по небу с быстротою мысли, таков же по своей сущности, как и тот, из которого состоит душа наша. Когда мы освободимся от земных тел своих, то подобно молнии будем проноситься в пространстве.

Я говорил долго, говорил так, как никогда не случалось мне говорить прежде. То не были слова любви, но любовь внушала их, и мое желание успокоить Смарагду было настолько велико, что победило ее душевное смятение. Она успокоилась, и детская улыбка показалась на ее розовых губках.

Наконец спокойствие водворилось и в природе. Буря, ливень и град прекратились, воздух очистился, и наступила прекрасная погода. Зато на челе Мезу собрались грозные тучи: глаза его метали молнии и выражение жестокой, неумолимой решимости запечатлелось на его лице.

Я узнал, что подготовляются важные события. Энох не говорил мне, в чем они должны состоять, но постоянно напоминал, чтобы я был готов к отъезду, так как на этот раз он уверен, что Мернефта освободит народ Божий. Я удовольствовался этой уверенностью и алчно ждал минуты, когда, выбравшись из Египта, сделаюсь наконец полным обладателем Смарагды.

Прошло несколько дней.

В одно утро, возвратившись из города, где мне нужно было кое-что купить, я хотел войти в свои комнаты, но, приподняв шерстяную завесу, закрывавшую вход, увидал картину, которая пригвоздила меня к порогу.

Стиснув кулаки и задыхаясь от ярости и ревности, я смотрел на Омифера, который, стоя на коленях перед Смарагдой, держал ее за талию. Она же, обвивши его шею своими нежными ручками в браслетах, вся розовая и сияющая, слушала слова любви своего милого, которые он шептал ей на ухо. Ни тот, ни другая не заметили моего прихода.