Фараоново племя

Митяй послушно распахнул чужой футляр, не приближаясь к дворнику. Тот прищурился, потом махнул рукой:

— Ладно, ступай! Третий этаж, кабинет налево у лестницы.

В здании было прохладно и очень тихо. Каждый шаг отдавался эхом от высокого потолка. Мраморные ступени парадной лестницы холодили босые ноги, а паркет коридора оказался удивительно теплым. Пахло старой бумагой, деревом, пылью, смолой и ещё чем-то незнакомым. Митяй поставил скрипки на пол и перекрестился перед тем, как постучать в дверь.

— Войдите!

Кабинет был заставлен шкафами, полными книг. Его хозяин, пухленький человечек с совершенно белыми волосами, казался особенно маленьким рядом с большим столом. Приличный серый костюм делал человечка похожим на дорогого врача, доброе лицо украшали большие очки с выпуклыми стеклами. А вот голос оказался сердитым:

— И не надо вам здесь стоять! Никаких пересдач, Шурочка, хватит. Придешь в августе, детка, и сыграешь не хуже самого Паганини.

…Он что, слепой или дурной?

— Извините, но я не Шурочка. Муся Гольдштейн попросил передать вам скрипку, и сказать, что он больше не придет заниматься.

— Что?! — человечек подпрыгнул в своем кресле, очки слетели, он зашлепал ладонями по столу, подцепил дужку и снова надвинул их на нос. — У Муси концерт в воскресенье, половина Одессы соберется слушать этого шейгица, а он не придет. Моцарт ему не дается — вы такое слыхали? Рано ему за Моцарта разговаривать. Нет уж, я бекицер поеду побеседовать с его мамочкой, пусть объяснит своему гениальному мальчику — ещё один такой балаган и я сам велю ему не приходить. Ой-вэй!

Из кармана шикарного пиджака на свет божий явился огромный неопрятный платок, человечек утер потное лицо, ещё раз горько вздохнул — и наконец-то разглядел Митяя как следует.

— Что тебе нужно, мальчик?

— Пейсах Соломонович, я приехал учиться музыке, — пробормотал Митяй.

— Ты опоздал, — виновато улыбнулся преподаватель. — Сейчас лето, детка, год вот-вот кончится. Скажи маме, пусть приведет тебя в сентябре.

— У меня нет мамы.

— Хорошо, скажи папе, скажи бабушке, кто-нибудь же за тебя смотрит?

— Никто, — ответил Митяй. — Я сирота.

— Ай-яй-яй! — Пейсах Соломонович сочувственно покачал головой. — Ай, какая беда, когда нету мамы и папы. Издалека ты приехал?

— Из Феодосии… Этля! — Митяй наконец вспомнил имя. — Этля, скрипачка, сказала, чтобы я поехал в Одессу к Столярскому.

— Давненько мы с ней не виделись, — вздохнул Пейсах Соломонович. — Загордилась девочка, гастролирует, замуж видите ли собралась, а о старом учителе и не вспомнит, трех строк не напишет. Телеграмму прислала на день рождения — смех и грех… Итак, ты хочешь учиться музыке? Покажи, что ты умеешь, детка.

Замок футляра словно заело, Митяй отщелкнул его с четвертой попытки. Чертова скрипка лежала спокойно, настройка струн не слетела. Ну, не подведи! Задорная мелодия чардаша полилась легко и свободно, год занятий не прошел зря. Ускорить темп, снизить, замедлить, взять паузу, как брала та девчонка, и снова рухнуть в отчаянный пляс — всё. Смычок опустился, Митяй открыл зажмуренные было глаза.

— Хорошо. Вот хорошо, вот молодец! — лицо преподавателя разгладилось, улыбка тронула мягкий рот. — Учили плохо, а играешь просто великолепно. Руки бы оторвать тому, кто ставил тебе пальцы, и ровнее надо стоять и скрипку держать гордо, понимаешь? Это ж не метла. Вот смотри!

Взяв в руки инструмент Пейсах Соломонович преобразился — откуда-то появилась осанка, черты лица стали тверже, даже росту в преподавателе словно прибавилось.

— Берешь нежнее, голову выше, плечо развернуто и раз-два-три!

Да, Столярский был мастером. Глядя на него, слушая тот же чардаш, Митяй схватывал на лету, как стоять, как держаться, понимал свои промахи и ошибки.

— Значит ты у нас сирота, приехал из Феодосии, знакомых в Одессе у тебя, конечно же, нет. И денег нет. У кого ты учился?

— У скрипки, — ответил Митяй.

— Самоучка? Похвально, детка, похвально, ты подлинный вундеркинд, — покивал головой Столярский. — Что же нам с тобой делать?

— Я учился у скрипки, — повторил Митяй. — Черт принес мне проклятую скрипку работы мастера Гварнери, на которой играл этот ваш… Паганини, и сказал, что я музыкант.

Очки Столярского снова съехали с носа, блеклые карие глаза широко раскрылись:

— Черт, говоришь? Паганини? Присядь-ка, золотко, выпей водички, и расскажи-ка мне этот сипур!

Ерзая на кончике обитого бархатом табурета, Митяй добросовестно рассказал всю историю от начала до конца. Про усатого фраера и его странный подарок, про сказку Алабаша, про смотрителя маяка, про то как сатанинская музыка в одночасье овладела его душой и заставила мир вокруг переливаться разноцветными нотами. Про кошмарную старуху с её проклятьем, про мастера Гварнери, который резал скрипки из гробовых досок, про сны, в которых всклокоченный Паганини гнался за ним по Адмиральскому бульвару и верещал «Отдай! Отдай мою скрипку!»

Рассказ прервали клокочущие, глухие звуки. Митяй поднял глаза — Столярский смеялся, покатывался от хохота, тщетно стараясь сдержаться.