Фарбрика

Далия сразу узнаёт это молчание. Так молчала её собственная мама, когда пятнадцатилетняя Далия впервые без предупреждения не пришла домой ночевать. Мама без сна прождала её всю ночь, потом отработала смену в депо. И когда, вернувшись домой, обнаружила там сонную похмельную Далию, не сказала ни слова. Никаких «ты наказана» или «никуда не выйдешь до конца лета» (а ведь она была ужасно вспыльчива). Только усталое молчание.

Тишина становится неловкой.

Потом мама Марика говорит:

– Далия, спасибо, что присмотрели за Марком.

Она так и говорит: за Марком. Такого варианта в записке Марика не предусмотрено, и Далия не сразу понимает, что речь о нём.

Следует что-то сказать, но Далия боится. Если нарушить эту тишину, вечер закончится. Они уйдут, и она снова останется наедине с собой.

– Я купила сегодня неплохой дарджилинг. Как вы к нему относитесь?

Далия понятия не имеет, что такое дарджилинг, но понимает, что относится к нему хорошо. Просто отлично.

***

В открытую форточку залетают снежинки.

Марик молча, с покорностью политзаключённого, доел почти весь суп и был отправлен спать.

Мама Марика, Вика, нервно курит длинную тонкую сигарету и говорит.

Далия пьёт чай и слушает.

Далия думает, что эта кухня очень подходит своей хозяйке. Здесь всё такое новое, белое и блестящее.

Невозможно смотреть.

Потом она видит связку грибов на стене. И это – как записка от бабушки. Что-то живое и человечное посреди стерильной белизны.

Вика говорит:

– Он стал совсем таким же, какой была мама. Знаете, она несла в дом всякую потерявшуюся живность. Выхаживала, отогревала. Людей тоже. Как будто чувствовала. Не уверена, что вы поймёте.

Потом Вика говорит:

– Я вас не виню. Отказать Марку невозможно. С ним справлялась только моя мама.

Далия молчит, но от неё, кажется, и не требуется никаких реплик. Она пытается понять, знает ли эта женщина, что её сын сейчас притаился за дверью и подслушивает. Не может не подслушивать, если она хоть что-то поняла о Марике за этот вечер.

– Он очень тяжело переживает её смерть.

(Нет, но я очень хотел бы, – думает Марик. Он сидит в коридоре на полу, прижавшись щекой к кухонной двери. На нём пижама с котятами и зайцами.)

Вика говорит:

– Чего-то подобного следовало ожидать. Марк не принимает Игоря. Не пускает его в свой круг.

Далия думает: «не принимает» – это ещё очень мягко сказано.

Вика говорит:

– Слишком много потрясений для одной осени. Мы с Игорем собирались пожениться, Марк не сказал? Теперь пришлось отложить. Предрассудки, конечно. Её уже не вернуть.

Далия думает: я не могу её осуждать. Не могу, потому что слишком хорошо её понимаю.

Далия ещё помнит, как это бывает, когда любишь кого-то. Когда весь остальной мир и все его мелкие и крупные детали кажутся незначительными и неважными.

Вика говорит:

– Вы не знаете, что ему там понадобилось? У Игоря?

– Почему вы не спросите у него самого?

– Вы пробовали у него что-то спрашивать?

Далия думает, что большого вреда не будет, если она скажет. По выражению лица этой женщины понятно, что она готова к любой правде. К тому, например, что Марик задумал убийство или похищение. Она бы не удивилась.

– Он хотел найти какую-то шкатулку. Почему-то решил, что она спрятана в номере.

– О господи!

Парадоксальным образом Вика становится похожа на папу из мультфильма про Карлсона. Далия ждёт, что она скажет ещё что-нибудь вроде «спокойствие, только спокойствие». Но Вика ничего такого не говорит. Тушит сигарету, открывает балконную дверь, выставляет пепельницу наружу. Закрывает балконную дверь. Говорит:

– Марк, принеси мою сумку.

Из чего становится понятно, что она всё-таки неплохо знает своего сына.

В коридоре слышен топот босых ног. Вика говорит:

– Я одного не понимаю: как он узнал? Он ведь никогда ни о чём не спрашивает. Но всегда всё знает.

Входит Марик. Сумку (огромную, кожаную, шахматной расцветки – абсолютно женскую; Далия никогда бы такую не купила) он очень осторожно несёт в вытянутых руках, как будто это не сумка, а тикающая бомба, которая может взорваться от любого неверного движения.

Вика нервно роется в сумке, поочерёдно выкладывает на стол кошелёк, ключи, очки, какую-то книгу, набор отвёрток, косметичку, несколько шариковых ручек, блокнот. И, наконец, шкатулку.

– Она действительно была у Игоря, – поясняет Вика. – Он отвозил её в мастерскую, чтобы починить завод.

– Он не заводил её? – перебивает Марик.

– Полагаю, что нет.

– Это простой вопрос: заводил или нет?

– Я специально предупредила его, чтобы ни в коем случае не заводил.

Кажется, такой ответ Марика устраивает. Он прижимает шкатулку к груди, точно котёнка, и делает шаг к двери.

– Ты ничего не хочешь сказать?

– А что я должен сказать?

– Игорь неделю искал мастера, который согласится наладить механизм строго в его присутствии, чтобы Игорь мог убедиться, что никто не станет слушать твой драгоценный полонез.

– Нашёл?

– Как видишь.

– Что тут скажешь. Ответственный человек.

Марик уходит.

Далия смотрит ему вслед. Вот так. Вечер закончился. Гештальт закрылся.

– Спасибо за чай, – говорит Далия. – Очень вкусно. Мне, пожалуй, пора.

– Я вызову вам такси, – говорит Вика дежурно.