Фарфор

Я устал от чужой старой жизни, но решил всё-таки поискать ящик с письмами. Мне казалось, они помогут мне что-то узнать. Я посмотрел на шкафу. Там как будто по особому замыслу хранилось всё для головы: старая мамина косметика (пыль румян, засохшая тушь для ресниц) в косметичке, в пакетах – братство беретов, купола маминых меховых шапок, одну шапку мы покупали в Кирове вместе с бабушкой Сашей, и случайно к шапке привязался продавец кировского магазина, говоривший Примерьте такую моделечку, так и сидит на нашем шкафу. Писем, конечно, не было. Я полез под письменный стол – тёмные мутные бутылки, не возродившиеся после домашнего вина. Заглянул за спинку кровати – свёрнутые покрывала и мешки с чем-то тряпичным. Я надышался пылью, раскашлялся, тяжесть всех вещей обступила меня, и мне трудно, мрачно было засыпать. Утром я спросил у мамы про такой, помнишь, ящичек с письмами тёти Муси, и мама сказала, что помнит такой, но давно его не было видно.

VII

Я решил вернуться в Москву на вечерней электричке. Она едет медленно, останавливается на каждой станции, но сесть на неё можно на платформе, до которой двадцать минут ходьбы от дома, и не придётся добираться до вокзала. Была зима, путь до платформы через гаражи, через лес, мимо замороженных садов обещал быть тёмным, холодным, и это почему-то казалось правильным. Более того, я знал, что там будет короткий, не больше пяти минут, отрезок – после гаражей и до того момента, когда свет с платформы протянет ко мне через лес свои руки – полной темноты, громко передающей шаги. Мне хотелось оказаться в этой темноте, а не смотреть из окна автобуса на кривляющийся новогодними огнями город. Мама проводила меня до библиотеки, там мы простились, неловко поцеловавшись на глазах у каких-то подростков, и я свернул к безлюдным, напрасно освещённым гаражам. Я быстро прошёл через них и стал спускаться лесом. Тут мы с Тамарой и Тоней шли за черникой много лет назад. Фонарный свет разбивался деревьями, терял силу, и наконец наступила темнота, снег особенно отзывчиво заскрипел у меня под ботинками. Только в такой темноте, за гаражами, шаги звучат так очевидно, подтверждая то, что ты идёшь по зимней тёмной дороге. Деревья с одной стороны закончились, появились заборы садов, укороченные сугробами, чёрные бока домиков. Над садами вздрогнул свет, и темнота закончилась. А вместе с этим позади вдруг добавился торопливый скрип. Сначала я не обращал внимания, но скрип догонял меня, спутывал мой ритм, и я оглянулся: женщина с большой сумкой спешила на электричку. У платформы она догнала меня, и мы вместе, как родственники, поднялись по лестнице. Вдалеке уже стояли люди, наметив своими фигурами первые вагоны поезда: так они экономили время на Курском вокзале в Москве. Я остался в самом конце платформы, надеясь на пустой вагон, а женщина, конечно, пошла вперёд. Большие бесснежные (вчера был ветер) деревья молчали за путями. Заколотился сигнал, предупреждающий, что скоро прибудет поезд, и с этим сигналом всё вокруг стало тревожным, чувствовалось, что нужно поворачивать голову и смотреть в сторону поезда. Сморгнул яркий глаз электрички и смотрел уже не прерываясь, пристально. Это первая после вокзала остановка, поэтому электричка не успела разогнаться и тормозила с разочарованным видом. Я вошёл в предпоследний вагон. Он действительно оказался почти пустым: там сидело несколько женщин с прямыми спинами, мужик в телогрейке и двое подростков, поделивших наушники. Когда я аккуратно разложил сумки на полке (я вёз от мамы варенье, Флобера и старую хрустальную рюмку), поезд тронулся, яркая платформа быстро затонула и вылезла медленная темнота, в которой проступали только подсвеченные окнами насыпи снега вдоль путей. Я заметил своё неопределённое, неподготовившееся лицо.

В восемьдесят третьем году мама была летне, устало беременна, жизнь теснилась, и все не помещались уже в двухкомнатной квартире. Решили семилетнего Дениса отправить вместе с бабушкой в Мариуполь на два месяца. Мама купила лаконичных почтовых открыток – с одной стороны адрес (Ленин смотрит с марки нестрого), с другой – пустота для текста. Никаких картинок, самый дешёвый вариант, да и написать нужно было всего пару строк – про погоду, жив ли Денисочка и как кушает. Я нашёл эти открытки у мамы на книжных полках.

Бабушка писала исправно, что жив, жив, не утонул, не отравился, не упал с дерева, не поломал ногу, не заплывал далеко.