Фарфоровая комната

Заслышав его шаги, три женщины в комнате живо опускают вуали. Мехар улыбается, потупив глаза, сердце гулко бьется в груди, будто она снова невеста. Она поедет в город с мужем. Вдвоем, пусть все завидуют. Она представила себе, какие будут лица у сестер, когда она вернется вечером. «Я и раньше знала, — скажет она. — Он самый красивый из них, правда?» Может, рассказать им, как они с мужем проводили вместе ночи в отсутствие Май? Нет, нет. Это навсегда должно остаться чудесным секретом, неприкосновенным. Полоски солнечного света на ее коленях на миг скрывает тень — значит, он прошел мимо окна, и через пару секунд отворяется дверь. Через серый каменный пол протягивается тень — его ноги, его узкие плечи, и совсем у ее сандалий — голова. Она уже хочет подняться с чарпоя, когда он говорит:

— Ты не могла бы поехать со мной, Гурлин?

20

— Всё в порядке?

Он смаргивает слезы и плечом утирает те, что уже потекли по лицу. Он думал, что плачет тихо, но, видимо, не так уж тихо, раз она заметила через вуаль.

— Мне кажется, Май специально задумала эту поездку, — начинает Гурлин. — В смысле, чтобы мы поехали вместе.

— Потому что ты с ней говорила? О том, что я тебя не зову?

Она молчит.

— Да какая разница, — говорит он и хлещет мула, раз, другой, третий, сильнее, чтобы наконец животное развернулось к городу и делало, что ему сказано.

21

Вид мотылька, который бьется о планки ставней, радуясь тонкому рассеянному свету, возвращает ей способность чувствовать. Насекомое как будто нарочно поворачивается к Мехар своей шипящей головкой, перебирает скрипучими ножками. Она приподнимается, трогая рукой вспотевший лоб, но ее снова толкают на спину. Вокруг голоса, какие-то смазанные звуки. Мужчина? Господи, нет. Пожалуйста, нет. Где вуаль? Закрыто ли ее лицо? Она пытается кричать, но все силы уходят на то, чтобы поддерживать дыхание, ужасно короткое и быстрое. Доктор несколько раз встряхивает градусник, чтобы ртуть опустилась, и снова измеряет ей температуру. Просит одну из женщин задрать пациентке тунику, чтобы сделать инъекцию хинина прямо в живот.

— В ее собственной кислоте он лучше растворится, — на всякий случай поясняет доктор, улыбаясь присутствующим: мало ли что могут подумать о мусульманине, который просит частично раздеть женщину. Эти сикхи бывают весьма темпераментны. Работать в поле — в такое-то пекло! — у них небось мозги совсем протухли. Он втирает в ступни Мехар цинковый лосьон и оставляет на каменной стойке флакон белого масла, чтобы ей каждое утро давали делать глоток. Наконец он промакивает борной кислотой порезы — она рассекла себе руки и шею, — из-за чего несчастная начинает трястись и стонать, пока, измучавшись, не проваливается в забытье.

22

На этот раз Мехар пробуждается в темноте, пугающей темноте. Ей нечем дышать. Тошнит. Голова такая тяжелая, будто шея стала тоньше соломинки. Мехар опускает вуаль, рывком встает, ждет, когда перестанет кружиться голова, кое-как пробирается к выходу, потом через двор, туда, где начинается пшеничное поле. Ее мутит, но рвоты нет, и луна, повисшая в оглушительной вышине, не облегчает ее недуга. Его ничто не облегчит. Мехар делает несколько глубоких вдохов, поворачивается, стараясь держать голову неподвижно, и идет назад. Уже во дворе перед ней возникает его тень, а потом и он сам, как-то странно сидящий у стены — паря над землей. Глаза его белы, как мел. Как давно он тут сидит? Когда вернулся? Или ей мерещится? Вверх по горлу ползет паника, и она сглатывает. В комнате она какое-то время просто смотрит на каменный пол, на геккона, спокойно поедающего собственную ногу. А может, и это ей тоже мерещится. Мехар закрывает глаза.

— Не полегчало? — спрашивает Харбанс, обняв ее. — Постарайся уснуть. Я с тобой.

На соседнем чарпое обиженно фыркает Гурлин. Упав на кровать, Мехар мысленно видит поставленный вертикально дхол — на нем-то он и сидел там, у стены.

Когда мы сбили запоры и Лакшман выровнял дверь, я вселился в ту комнатку. Комары туда залетали редко, а в сумерках, с едва слышным суетливым шумом, мимо проносились летучие мыши. Из стены торчала длинная каменная плита, на ней я держал открытый чемодан, рюкзак, а также зубную щетку, гель для бритья, кусок мыла и упаковку туалетной бумаги «Люкс Гоу» — шестнадцать рулонов. Чарпой поставил под окном, которое открыл снаружи: сначала отжал квадрат толстого дерева от карниза, затем отодрал его полностью. Свет лился между пятью железными прутьями и рисовал клетку на стене у меня за спиной, а я лежал и думал, не потому ли Лакшман так ел меня взглядом, что увидел семейное сходство. Мне действительно всегда говорили, что я пошел в родных по материнской линии. Я представлял себе прабабушку — как она спит здесь, готовит здесь, в этой маленькой комнате с грозной решеткой.