Фарфоровая комната

Теперь она снова прокладывает себе путь, пригнувшись, раздвигая стебли. Беззвучно молясь, ускоряет шаг и сжимает в кулаке подол туники, чтобы не мешался. В ее ступни впиваются камушки. Красная галька. Острые ракушки. Не думай. Не надо. К дороге. К дороге, а потом к нему, он уже ждет ее на лошади. (Почти: он лежит на крыше хижины и высматривает, не покажется ли кто в поле, не покажется ли она. Внизу неподвижно стоит конь и видит сны.) Трава становится короче, укрыться больше негде, луна беззаботно освещает все далеко вокруг, и Мехар чувствует опасность, хочет сделать передышку, однако ноги несут ее дальше, прежде чем она успевает что-то сделать, и вот она уже ступает на теплый асфальт и мчится по дороге, отбросив вуаль, растаптывает расстояние, атакует ночь, вдыхает ее всеми легкими. Берет влево, потом срезает по длинной прямой и на полной скорости, задыхаясь, добегает до соседней деревни. Мерцают гладкие камни мостовой, по краям улочек ромашки, зажмурившие лепестки. Она жмется к домам, где темнее всего, и наконец пересекает грунтовую дорожку, бежит через последнее поле, через траву по грудь высотой, прорезая локтями что-то колкое и жесткое, все ближе и ближе к нему, и он вдруг замечает темную полосу, рвущуюся через поле, спрыгивает с крыши, бросается навстречу и втягивает ее в хижину.

— Как ты долго. Скоро светает.

Почему-то ей трудно признаться себе, что она смогла, успела, и пока они готовятся к выходу, у нее вертится мысль, не упущено ли что-то важное, о чем нужно ему сказать, — возможно, в поведении Май, в том, как легко она дала ей сбежать. Ее тревожит чувство, будто она утаивает какую-то важную деталь, которую ей никак не ухватить, но это чувство она не хочет и не в силах анализировать. Она кладет руку на живот. Поскорее бы уйти отсюда. Она спокойно берет мешок с одеждой и привязывает к седельным сумкам.

— Пересечем поле и выедем через дальние ворота.

— Май меня ждет. Пришлось сказать, что мне нужно в поле. По внешней дороге лучше не ехать.

— Не поедем.

— И надо ехать очень тихо.

— Правда? А я надеялся забрать барабан.

Она улыбается, он разворачивает свое покрывало, спрашивает, где ее шаль, и отдает ей покрывало — и она закутывается в него с головой, так что видны только глаза. Он тоже готов и помогает ей забраться на коня, удивляясь, какая она легкая, и даже немного перебарщивает, и слышит, как она смеется, цепляясь за гриву, чтобы не кувырнуться с другой стороны. Он взлетает на коня перед ней. Она смыкает тонкие руки вокруг его талии. Ее сердце колотится ему в спину. Он думает об их ребенке, о них троих, о трех сердцах.

— Мне жалко сестер. Надеюсь, они простят нас.

Она чувствует, как он кивает, а потом дергает поводья — раздается громкий стук копыт. Ей приходят на ум печальные строки, старое свадебное причитание: «Звезды жалости не знают, жеребенку не помочь, девушки дом покидают, мокро от слез крыльцо».

— Держи, — говорит Сурадж, передавая назад фляжку.

Резиновая пробка выскакивает с гулким звуком, и Мехар поднимает фляжку ко рту, но та полна до краев, вода течет с подбородка — и на шерсти коня расплывается темное пятно. Мехар вытирает рот и проводит пальцами по намокшей лошадиной спине, делая мягкие бороздки. Едва заметные бороздки, думает она, маленькая копия их пути.

Высокая поступь коня, его большая важная голова — в их движении через траву есть что-то убаюкивающее, с каждым шагом они поднимаются и опускаются, снова прижимаясь друг к другу, одной пригнанной волной. Черные глаза коня вобрали в себя ночь; вся Вселенная в этих ярких овалах, ведущих Мехар и Сураджа через старое поле. Им встречается большая белая мышь, которая села на задние лапы и что-то азартно грызет. Рядом лениво разворачивает свои кольца змея и подползает толчками, хвастливо махнув хвостом. Облачный занавес расступается, и следующим номером появляется освещенный луной панголин, который что-то вынюхивает в земле. Он поднимает голову и следит за движением любовников — они для него не более чем чужой запах в знакомом мире ночи. Мехар представляет себе уже не в первый раз маленькую деревню, забранную в рамку из вечнозеленых нимов. Сначала одна буйволица. Даже это пока мечты. Но со временем будут и животные, и дети. Может, участок земли побольше. Ничего лишнего. Им не нужно лишнего. Она сама будет делать чарпои. По крайней мере это она умеет. И шьет уже лучше. Пшеница шепчет, зерна летят в потоке воздуха и падают куда им вздумается. Тени то грозят, то гладят, подчиненные бегу облаков. Где-то позади раздается резкий радостный крик совы: наверное, успела схватить мышь раньше змеи. Да, шьет она точно лучше, чем раньше. Надо взяться за шапки и рукавицы: когда он родится, будет уже середина зимы. Она уверена, что это мальчик. Небо пульсирует в обычном ритме, материя продолжает свое безличное дело: сталкиваются планеты, распадаются галактики, черные дыры величиной в дюжину солнц вращаются с такой фантастической мощью, что их воздействие скажется через миллионы лет, и да, сначала рукавицы, и она отнимает фляжку от губ и затыкает пробкой.