Фарфоровый птицелов

— Видишь мои зубы? На хорошие у меня не было денег. Даже эти мне такой же мягкотелый доброхот, как ты, оплатил. А выбили мне их стражи порядка за это самое нерасположение к труду. Для порядка, по-видимому. Большое им спасибо! Теперь у меня во рту железный порядок.

Я вклинился в его монолог:

— Хорошо, но чего же ты достиг в том главном, для чего тебя создали неведомые силы?

Силантий проглотил очередную ложку плова, запил чаем:

— Спасибо тебе за этот вопрос. Я очень боялся, что ты его не задашь. Так вот, я всего-навсего открыл смысл человеческого существования.

— В самом деле?

— Согласись, что мир как совокупность представлений о нём существует только в наших головах. Ведь так? Подумай!

— Ну да, вроде бы так.

— Без нас он не был бы собран воедино, в гармоническое целое. Он просто был бы ни-ка-ков, да?

— Ну-у… Пожалуй, да.

Силантий вдруг взбеленился:

— При чем тут «пожалуй»! Что за «пожалуй»! Чего ты мямлишь! Никаков был бы мир без нас, слышишь?! Ни-ка-ков!

— Слышу, слышу, не глухой. Никаков, никаков, никаков!

— То-то же! Ну вот, собственно, и вся истина. Не будет наших голов — не будет никакого Мироздания и ничего вообще! Вот для чего мы существуем. Наш мозг — сборочный цех. Мы условие существования мира, а стало быть, и Бога, и вообще всего и вся.

— Понятно, но тогда над чем же ещё думает твоя голова после открытия такой всеобъемлющей истины?

— Моя голова думает, окончательна ли она, эта истина, имею ли я право преподнести её людям, достаточно ли они созрели для этого? Да и самому мне ещё кое-что нужно понять. Зачем нас так много? Почему любой человек, стоимостью уж никак не ниже целого Мироздания, гибнет, однако же, от каких-то ничтожных бактерий или под колёсами, или от войн, да мало ли ещё от чего? Мрут тысячами, ежедневно. Как комары, которых тряпкой стирают с лобового стекла. Хайямовские вопросы остаются нерешёнными. Как же мне бумажки писать, колодцы копать, оставаться в стороне от главного? Вот я и страдаю за человечество. Терзаюсь, ночей не сплю, недоедаю. Места себе не нахожу. Ад, настоящий ад. Ты когда-нибудь разглядывал часовой механизм? Помнишь, сколько там разных рычажков, собачек, храповичков, пружинок, камешков рубиновых — так всё тонко сделано, нельзя не восхититься. Понимаешь, к чему я клоню? Мы и сами погружены в невероятных размеров и сложности механизм — какая-то скрытая могучая пружина заставляет всё вокруг вращаться, тикать, жужжать, позванивать. Чуешь? Стаи рыб совершают свои слаженные маневры в океане. Планктон размножается, чтобы киты не голодали. Птицы совершают огромные перелёты без всякого компаса. Термиты строят свои города. Пауки ткут паутину. Люди возводят башни и мосты, запускают ракеты чёрт знает куда. В это же самое время пчёлы опыляют растения, фигуристы делают тройные тулупы, школьники гоняют мяч на пустырях, политиканы и масоны плетут свои сети — да что я тебе перечисляю! Сам посмотри вокруг! И всё это — та самая невидимая зверской мощности космическая пружина! Как тут не остолбенеть, не поразиться и не разинуть рот! Всё в слепом экстазе подчиняется ей!

Тут оратор прервал монолог:

— Послушай, чай я что-то не распробовал. Ещё стаканчик тебя не разорит?

— Не разорит.

— Вот спасибо, нынешним бы олигархам да твою щедрость!

Я дал мелочи, Силантий сходил за чаем, положил 3 ложки сахара в стакан, поболтал ложечкой и продолжил:

— Стишок такой есть, может, читал:

Так бабочку тянет в костёр,
А полночь к рассвету,
И так заставляет простор
Кружиться планету.

За-став-ля-ет простор! — в этом-то всё и дело! А? Не читал? Ну, ладно. Посмотри сам: все живут в своих бездумных экстатических состояниях. Их заставляет простор, а меня почему-то нет! И вот я, несчастный отщепенец, мучаюсь, пытаюсь всё охватить разумом — эх, вечная моя неслиянность с жизнью, отверженность! Ну, представь: экскаватор работает в карьере — вонь, лязг, скрежет, пыль. А в глубине, в недрах экскаватора, один какой-то болт нечаянно оказался наделён сознанием — хорошо ему? «А бедное сердце так жаждет свободы!..» Нет, ты не поймёшь, не поймёшь! Ты и сам в экстазе — тикаешь и жужжишь, понукаемый простором, и тебе за это ещё и платят. Никто, наверное, меня не поймёт. Разве что князь Мышкин. Но их, Мышкиных-то, извини за каламбур, кот наплакал. Одни Иволгины да Рогожины.

С этими словами Силантий, покончив с трапезой, поднялся из-за стола.

— Большое тебе спасибо, брат! Не жалей потраченных денег, твой плов послужит благороднейшему делу постижения истины. Оревуар!