Фарисей

Вот так, уважаемая! Можешь хоть стрелять в меня своим холодным взглядом, а дочка твоя поедет по распределению в Белгородскую область. А мой сын, говоришь? А что мой сын? Он тоже уехал. В Ставрополь, на кафедру к моему приятелю, говоришь? Ну так Ставрополь, хе–хе, это же другой край! Так что все правильно, не подкопаешься. А на закуску тебе, к размышлению на досуге, позволь процитировать Ю. В. Андропова, пока он еще жив и при власти. Тут я без бумажки не обойдусь, не та память. Запомни себе, мамаша, что мы воспитываем твою дочь «не просто как носителя определенной группы знаний, но прежде всего как гражданина социалистического общества, активного строителя коммунизма с присущими ему идейными установками, моралью и интересами, высокой культурой труда и поведениям. Вот что нам завещает уважаемый и дорогой Юрий Владимирович. А? Что? Ну и что ж, что из реанимации. Когда слово верное, неважно, откуда оно дошло, хоть и через интубационную трубку.

Если бы он смог, он улыбнулся бы этой своей последней

удачной мысли. Но он давно уже запретил себе улыбаться на людях. Как‑то увидел себя в зеркале и содрогнулся — не улыбка, а какой‑то крысиный оскал. Как тут не вспомнить Красовитова — «…чтоб не противно было взглянуть на себя в зеркало…»

Кстати о Красовитове. Не могу припомнить, хоть убей, что он плохого говорил о той, что вот уже несколько лет заведует кафедрой хирургии. А что плохо говорил — помню точно. А о ком Красовитов говорил хорошо? Не припомню… Так вот рассказал об этих своих подозрениях профессору Э., а он засмеялся и рассказал анекдот о немце, англичанине и французе, которые искали самое восхитительное в женщине. А все были глубокими стариками. Вот француз и говорит, что больше всего в женщине ему нравится э–э-э…, забыл что это такое и где оно расположено, но ша–арм… Значит, намекает мне Э. на мой возраст, намекает… Или разговор нарочно переводит с той женщины. Изольда ее зовут, кажется. Аспиранткой она у него была, а он тогда молодым был, сорок с небольшим. Х–хе, носилось тогда что‑то в воздухе, носилось… Эх, зря я тогда ему это сказал. Да и другое тоже. Зря разоткровенничался. Все они сволочи — и этот Э., и О. который пожелал себе научно- исследовательский институт иметь, чтоб директорствовать в нем, и кафедру в институте при этом сохранить. Как бы не так! Ишь чего захотел! А я вот возьми и скажи тогда, что создал уже такой институт, большой, богатый, военный. Весь почти под землей разместился. Лучших своих учеников институту тому отдал. Все командные должности заняли. А вот теперь они мне руки не подают.

— Как, все так и не подают?!

— Не подают…

— Все?!

— Все…

И зря сказал. По глазам понял, что не мерзавцев тех он осудил. Ну, один ученик мерзавец, ошибся я в нем, ну второй, а когда все… Что же выходит? Выходит, что хоть я и учитель их, но главный мерзавец‑то я и есть. Потому что все, как один, мерзавцами быть не могут. Так я им насолил в их ученичестве, что они не хотят меня знать больше и руки не подают… Кто же умный в таком признается, а я, дурак, разболтал.

Зря, зря я в откровенности пустился. Видел, как вытянулись их физиономии, что они подумали о новом своем ректоре. Хоть они: «Арон Иванович, Арон Иванович…», да видно же, видно все. Одним словом, сволочи, и верить никому нельзя.

Или этот случай с «героем». Пригласить студента к ректору на квартиру посидеть, чаю попить, поговорить. Это ли не честь?! Как я перед ним о своей тяжелой юности распространялся, как наставлял! Так и вижу сейчас его поганые глаза! Если б я повнимательней к нему присмотрелся, может быть и сам заметил, что что‑то тут не так. Насмешка конечно же была. А может даже и не так далеко спрятанная? И надо же было этому дураку–кагэбисту поднять такой хай! Ну подделал документы героя и афганца писарь этот штабной, выгнать его, конечно, надо было, но зачем же так оглашать? Кому это на руку? Только нашим врагам, врагам социалистической морали. А он, этот из Первой части, раззвонил на всех углах. Ох, не любит он меня, прямо ненавидит. Поэтому и кричал так о «герое», чтоб мне досадить за это мое чаепитие. Сволочь он, без сомнения, сволочь…

2

Отдел науки ЦК КПСС

Уважаемые товарищи!

Я — ветеран войны и труда, немало пожил и поработал, в том числе и на руководящей работе, и потому не могу остаться равнодушным к нарушению законности, моральных, этических норм нашей жизни, даже если это касается близкого мне человека, когда вмешательство может выглядеть не совсем удобным. И, тем не менее, я должен вмешаться, в этом я вижу свой долг.