Так, как моей холостяцкой жизни свадьба ничем не грозила, я о ней особо не задумывался. А вот месяц мытья полов в больнице и ухода за больными нисколько не радовал.
Идти штурмом на амбразуры в училище никакого желания не было. Поэтому пришлось решать вопрос обходным путем.
Зайдя в приемный покой больницы, я сразу надел халат, и стал невидимкой для сотрудников. Без проблем, проникнув в хирургическое отделение, зашел в кабинет старшей сестры.
Тетя Маша, слегка удивилась, увидев меня. Узнав же причину моего появления, заявила:
— Витя, думаю, тебе не составит труда попасть на практику к нам в больницу.
А здесь уже мы тебя направим санитаром в больничную аптеку. Все понятно?
— Понятно, — в ответ сообщил я.
— Вот и молодец, соображаешь, — улыбнулась женщина. — А теперь иди, не отвлекай меня. Видишь, — она показала рукой на гору бумаг, лежащих на столе. — Голова кругом идет от этой писанины.
Довольный, что все получилось легче, чем планировалось, я направился в сторону дома.
Экзамены сданы, впереди еще неделя ничего не делания, так что настроение было великолепным. Лениво шагая по проспекту «Ленина» я поравнялся с кинотеатром «Победа».
И тут, почти, как в мелодраматическом кино навстречу мне вышла знакомая пара. Наташа Смолянская в том же платье, что было надето на ней на встрече со мной, шла, взяв под руку невысокого толстячка лет двадцати пяти с комсомольским значком на пиджаке. Они оживленно о чём-то говорили. Я поздоровался с ними. Толстяк в ответ добродушно ответил тем же, а Наташа, скользнув по мне безразличным взглядом, кивнула головой.
И вроде бы я уже свыкся с мыслью, что со Смолянской нас будет связывать только постель, но после этой встречи моё отличное настроение пошло резко вниз.
Еще больше оно скисло, когда в училище я встретил в коридоре директора.
Тот, заведя меня в свой кабинет, сразу наехал с претензиями, что в Ленинской комнате за июнь так ничего и не было сделано. Мои робкие намеки, что ни красок, ни кистей и прочих расходных материалов я так и не увидел, были проигнорированы. От дальнейшей накачки меня спасло появление Светлова. Тот, вникнув в тему, сразу встал на мою защиту.
— Ты, Игнатьич, парня не ругай. Он ни в чем не виноват. Ты, почему не проконтролировал, чем твоя завхоз занимается? Баба в упор обнаглела, считает, что ей лучше, чем директору знать, на что тратить деньги. Я тебе уже не раз говорил, увольняй её на хер!
Москальченко, кинув обеспокоенный взгляд на секретаршу, обратился ко мне.
— Гребнев, свободен до августа, но первого числа, чтобы, как штык явился в училище. Задачу привести в божеский вид Ленинскую комнату никто не отменял. Все понятно?
— Так точно, — лихо отозвался я и выскочил из кабинета, пока директору не пришла в голову еще какая-нибудь идея.
Закрывая дверь за собой, услышал голос Светлова.
— Витя, подожди меня, надо бы кое-что обсудить.
Ждать пришлось долго, почти полчаса. Но так, как речь должна была пойти о мебели, пришлось запастись терпением.
Наконец, дверь кабинета распахнулась.
— Да пошел ты!.. — раздался оттуда голос Светлова.
Что в ответ крикнул директор, я не расслышал, потому, что полковник-столяр, выйдя в коридор, захлопнул дверь так, что стены задрожали, а с косяков поднялась пыль.
— Не боишься, Григорий Иванович, так с директором разговаривать? — спросил я, когда мы спустились в подвал. — Пожалуй, он тебя раньше завхоза уволит.
— Не уволит, — проворчал Светлов, — Никуда не денется. Ему еще мебель на даче требуется, так, что потерпит. У тебя, я так понимаю, появилось свободное время, может, разберемся с карельской березой?
Тут он хмыкнул.
— Слышал, как Игнатьич ляпнул, мол, в божеский вид надо Ленинскую комнату привести? Это же надо такое сказать, хе-хе!
— Слышал, — нехотя ответил я, подумав: