Фарсалия, или Поэма о Гражданской войне

Медленней, чем призывал закон предвечный природы,
Скорбный, как никогда, Титан эфиру навстречу
Гнал из-за моря коней, противясь вращению неба[558]

.Он бы затмиться хотел, претерпев омрачение света,
5 И собирал облака, что не пищей для пламени были,
Но его свет золотой затеняли стране фессалийской.
Ночь эта — крайняя грань счастливой Великого жизни —
Сон беспокойный ему волновала видением лживым.
Видел сидящим себя в театре Помпея[559], а дальше
10 Призрак вставал перед ним толпы бесчисленной Рима,
Превознося до небес его имя в ликующем крике;
Скамьи гремели вокруг, состязаясь в рукоплесканьях.
Это был тот же народ, те же клики хваленья звучали,
Как встарину, когда первый триумф[560] он юношей принял,
15 Все племена покорив, окруженные бурным Ибером,
Полчища те, что призвал к оружию беглый Серторий, —
Он, — кто и Запад смирил, кто и в белой тоге не меньший
Встретил почет, чем справляя триумф, кто при кликах Сената
Римским лишь всадником был. Быть может, душа его, в страхе
20 Пред окончанием благ, возвращалась к веселым годинам;
Или предвестия сна, обычно таящие правду
В ложном обличии грез, печалью великой грозили;
Иль, из отчизны изгнав, теперь захотела Фортуна
Так тебе Рим показать. Не тревожьте же вы сновидений,
25 Крики ночных часовых! Никого не будите вы, трубы!
Завтра нарушит покой картина мрачного утра,
Бой роковой отовсюду неся, отовсюду сраженья.
Знать бы подобные сны и блаженные ночи — народу[561]!
Если бы Рим твой тебя таким и увидел, счастливец!
30 Если бы боги тебе и родине бедной послали
Этот единственный день, когда в судьбах уверены ваших,
Вы бы столь нежной любви собрали последнюю жатву!
Ты же ведешь себя так, как будто в латинской столице
Должен почить, а она, твоих клятв действительность зная,
35 Счесть не могла способной судьбу на злодейство такое,
Чтобы могилу отнять любимца отчизны — Помпея.
В плаче надгробном всю скорбь и старцы, и юноши слили б,
Дети рыдали б кругом; и косы свои распустивши,
Женщин бы билась толпа, как встарь при сожжении Брута.
40 Но и теперь будет плач, хоть и страшен тиранн-победитель,
Хоть и сам Цезарь им всем возвестит о твоем погребеньи,
Хоть они ладан несут и лавровый венок Громовержцу.
О несчастливцы! Их скорбь поглотили жалкие стоны,
Скорбь, что в театре тебя они не оплакали так же!
45 Звезды погасли в заре, когда в лагере с шумом нестройным
Заволновались войска и, влечению рока покорны,
Жаждут сигнала к боям. Толпа несчастных, которым
День пережить не дано, вождя осадила в палатке
И в нетерпеньи своем, зажженная бурным волненьем,
50 Смерти торопит часы, без того уж совсем недалекой.
Грозная ярость растет; свою и всеобщую участь
Каждый ускорить спешит: называют Помпея лентяем,
Трусом, кричат, будто он потакает тестю без меры:
Миром желая владеть, племена собрав отовсюду,
55 Властью своей он сковал, а сам опасается мира.
Жалобы льют и цари, и народы восточные ропщут,
Что затянули войну и вдали их от родины держат.
Вышние боги! Когда вы замыслите все уничтожить, —
Любите вы добавлять преступления к нашим ошибкам.
60 В гибель мы сами летим, смертоносного просим оружья.
Лагерь Великого сам Фарсалии страстно желает.
Начал тогда говорить красноречия славный создатель[562]
Римского — Туллий, чья власть и тога дрожать заставляли,
Злой Катилина, тебя, пред его миротворной секирой;
65 Начал от имени всех, на войну, негодуя, желая
Форума, ростров[563] себе и, в солдатах устав от молчанья,
Дал он витийством своим ничтожному поводу силу:
«Множеством стольких щедрот тебя просит Фортуна, Великий,
Лишь об одном — покорствовать ей; мы, знатные в стане,
70 Вместе с царями земли, упав на колена смиренно,
Молим тебя лишь о том, чтобы тестя сломить ты дозволил.
Долго ли будет еще всему человечеству битвой
Цезарь грозить? Негодуют, Помпей непроворный в победе,
Все на тебя племена, подчиненные встарь мимоходом!
75 Где же твой пыл боевой? И где уверенность в судьбах?
Или боишься богов? Иль всевышним защиту Сената
Ты не желаешь вверять? Скоро сами поднимут знамена,
Кинутся в битву войска: стыдись воевать поневоле.
Если ты избран вождем и для нас эти войны ведутся,
80 Дай же им выбрать самим желанное поле сраженья.
Что ты вселенной мечи от крови Цезаря гонишь?
Длань потрясает копьем: едва ли дождаться сигнала
В силах бойцы; торопись, а не то тебя трубы покинут!
Знать желает Сенат, — он войско твое или только
85 Свита, Великий?». Вздохнул правитель, чуя коварство
Вышних и видя, что рок помышленьям враждебен.
«Если так хочется всем, — сказал он, — чтобы Великий
Был не вождем, а бойцом, — я не стану противиться судьбам:
Пусть же обвалом одним все народы накроет Фортуна,
90 И большинству из людей день этот да выйдет последним!
Все ж, будь свидетелем, Рим, — Великого здесь вынуждают
Встретить сей гибельный день. Ты мог бы без раны малейшей
Вынести бремя войны; без всяких ты мог бы сражений
Цезаря взять и его подчинить оскорбленному миру.
95 Что за безумье, слепцы, вас влечет к злодеяньям? Вам страшно
В распрях гражданской войны побеждать без пролития крови.
С суши мы гнали врага, пред ним заградили мы море,
Силой заставили мы его отощалое войско
Всходы на нивах щипать, в нем одно породили желанье —
100 Пасть поскорей на мечи и свои охладелые трупы
С трупами наших смешать. Война подходит к развязке,
Коль новобранец младой уже не боится сражений,
Если геройства порыв или гнев раскаленный — сигнала
Требуют. Но иногда людей кидает в опасность
105 Страх пред грядущей бедой; и самым храбрым бывает
Тот, кто способен терпеть вблизи угрожающий ужас
И не бросаться вперед. Успехи в делах неужели
Надо судьбе передать? И участь миров предоставить
Воле меча? Вам мила не победа вождя, а сраженье.
110 Ты мне, Фортуна, дала республикой римскою править:
Рим ты расцветшим прими, защити от Марса слепого!
Этой войне не бывать ни грехом Помпея, ни славой.
Цезарь, враждебной мольбой ты меня победил пред богами:
Вспыхнет борьба! О, сколько злодейств и сколько несчастий
115 День этот даст племенам! И как много царств распадется!
Как забурлит Энипей, насыщенный римскою кровью!
Первым копьем да пробьют мне голову в битве смертельной,
Если возможно ее проломить без крушения дела
С партией всей заодно: ведь Помпею не будет победа
120 Радостней. Иль, победив, ненавистен я стану народам,
Или же нынешний день внушит состраданье к Помпею.
Бедами всеми грозит побежденным конечная гибель,
Все преступленья грозят победителю[564]». Речь заключивши,
Битву начать разрешил и узду с кипящего гнева
125 Сбросил; так мореход, побежденный неистовством Кора,
Бурям кормило отдав и забыв свою ловкость, влечется
Тяжестью косной челна… Шумит нестройным смятеньем
Лагерь, и бьется в груди толчками неровными сердце
Рвущихся в битву солдат. У многих на лицах уж бледность
130 Гибели близкой лежит, и смерти подобен их облик.
День наконец наступил, который навек установит
Судьбы всех дел и людей, — и кому достанется Город[565] —
Ясно уже из войны: опасностей личных не видят,
Ужасом большим полны. Кто, видя затопленный берег,
135 Море, чей вздыбленный вал вершину горы покрывает,
Небо, в паденьи своем влекущее солнце на землю, —
Кто при всеобщем конце за себя ужаснется? Бояться
Некогда им за себя: за Рим, за Помпея трепещут.
Нет уж доверья к мечу, пока, заостренный точилом,
140 Не заблистает клинок; на камне копье выпрямляют;
Лучшею жилой стрелки тетиву заменяют на луке;
И хлопотливо в колчан вставляют отборные стрелы.
Всадник шпоры крепит, пригоняет узду и поводья.
Если возможно сравнить со всевышними труд человека, —
145 Так же, когда поднялись мятежом гиганты во Флегре[566],
Марсов ковался клинок в сицилийском горниле[567], и снова
В пламени ярко краснел Нептуна трезубец могучий,
Вновь закалял острие Пеан, распростерший Пифона,
И по эгиде власы распускала Горгоне Паллада,[568]
150 Молний палленских[569] огни Киклоп для Юпитера правил.
Скоро Фортуна понять даровала грядущие судьбы,
Разные знаки послав: когда в фессалийское поле
Стали они выходить — весь эфир восстал на идущих;
Людям прямо в глаза метали молнии тучи:
155 Пламя навстречу им бьет; столбы огневые огромны,
С пламенем ливень смешав, они вихри густые вздымают
И ослепляют глаза блистаньем стремительных вспышек;
Шлема срывают султан, растопляя клинки, заливают
Ими ножны, выбивая копье, наконечники плавят, —
160 И смертоносная сталь дымится небесною серой.
Отяжелевших знамен, засыпанных огненным ливнем,
Не оторвать от земли: склоняет их грузная тяжесть
Знаменоносца главу, зрачки истекают слезами[570] —
После фарсальских боев не служить им народу и Риму.
165 Бык, приносимый богам, ярится, алтарь разбивая,
Он, убегая стремглав, исчезает в полях эмафийских;
И невозможно найти для зловещего таинства жертву.
Ты же каких Эвменид и каких богов преступленья,
Цезарь, на счастье созвал? Владык ли стигийского царства
170 Иль преисподней грехи, иль скрытые ужасы ночи?
Лютый, ты клятвы давал — вести этот бой нечестивый.
Люди понять не могли, — то было ль видением страха,
Или же чудом богов: но многим казалось, — столкнулся
С Пиндом Олимп, а Гем погрузился в земные провалы;
175 Яростным шумом войны гремела Фарсалия ночью;
Крови струился поток в Бебейское озеро[571] к Оссе;
Видели люди, как тьмою у них застилалися лица,
Как затуманился день и ночь навалилась на шлемы,
Тени умерших отцов и предков далеких витали
180 Перед глазами бойцов; для душ их одно утешенье
Было: хоть знали они, что моления их беззаконны,
Ибо на братскую смерть, на гибель отцов уповали, —
Те чудеса и смятенье умов возбуждали в них радость,
И для злодейств предвещаньем благим эти страхи казались.
185 Диво ль, что люди теперь, свой последний день доживая,
В страхе безумном дрожат, если души людей обладают
Даром — предчувствовать зло? Живет ли в Гадах Тирийских[572]
Римлянин гостем чужим, из армянского пьет ли Аракса, —
Всюду он, в каждой стране, под любым созвездием мира
190 Чувствует тайную скорбь, причины которой не знает:
Плачут, не зная о том, что теряют в полях эмафийских.
Авгур один на Эвганском холме[573], если верить рассказам,
Там, где горячий Апон[574], дымясь, из земли вытекает
И разливает Тимав-река[575] Антеноровы воды, —
195 Молвил: «Вот гибели день, творится ужасное дело,
Цезарь и Консул Помпей столкнули безбожные рати».
Он иль пророческий гром и Юпитера стрелы заметил;
Или увидел раздор между небом и воздухом мира,
Таинства тверди постиг; или свет печального солнца
200 Бледностью мрачной своей в эфире отметил сраженье:
Верно, природа иным создала тот день фессалийский,
Нежели прочие дни: и если бы с авгуром мудрым
Весь человеческий род те новые знаменья понял, —
Мог бы весь мир созерцать Фарсалии грозную битву.
205 Высшие между людьми, о вы, о которых Фортуна
Знаки являла земле, к чьим судьбам внимательно небо!
Если позднейших племен и народов нынешних внуки
Будут читать о войне, — имена унесутся ли ваши
Собственной славой в века, иль великим поможет во славе
210 Наших усердных трудов и заботы моей попеченье, —
Будет их страх волновать и надежда мольбы бесполезной,
Словно читают они не о судьбах, давно миновавших,
А о грядущей судьбе, — и почтут тебя снова, Великий!
Войско, навстречу идя лучам восходящего Феба,
215 Блеском доспехов холмы заливает, спускаясь в долину.
Не безрассудно в поля они ринулись; в твердом порядке
Были злосчастных ряды. Твоему попечению, Лентул[576],
Левый доверили фланг с наилучшим в бою легионом, —
С первым, четвертый примкнув; легионы же правого фланга
220 Дали, Домиций[577], тебе — под несчастной звездою воитель.
Центр составляет оплот величайшей крепости — войско
Из киликийских земель, под командой оно Сципиона[578]:
Здесь он — лишь воин простой, а в Ливии — главный начальник.
По берегам же реки, вдоль влажных болот Энипея
225 Каппадокийская шла когорта из горцев, а с ними
Всадники Понта неслись, отпустивши поводья. Высоты
Заняли в поле цари, тетрархи[579], владыки-тиранны, —
Все, чей пурпур[580] теперь железу латинскому служит.
С Крита кидонцы пришли, из Ливии здесь нумидийцы;
230 Там итурейцы[581] идут, чьи стрелы проворны в полете;
Дикие галлы спешат привычных врагов опрокинуть,
И боевые щиты Иберия[582] там поднимает.
У победителя ты отними, о Великий, народы,
Кровью весь мир обагрив, уничтожь все сразу триумфы!
235 Это случилось в тот день, когда Цезарь стоянку покинул,
Чтоб на уборку хлебов войска перебросить; внезапно
Видит врага он вдали, сходящего в чистое поле,
И понимает, что час, призываемый в сотне молений,
Ныне готов наступить и всю армию кинуть в пучину.
240 От проволочек устав и сгорая жаждою власти,
Срок небольшой гражданской войны проклинал он, как слишком
Медленный способ злодейств. Но ныне, когда он заметил
Миг, роковой для вождей, последних боев приближенье
И колебанье судьбы над готовой разверзнуться бездной, —
245 Вдруг охладела слегка его жгучая жажда убийства
И усомнилась душа, которой счастливую участь
Смелость сулила всегда; его счастье — робеть запрещает,
Счастье Помпея — дерзать; но уверенность, страх побеждая,
В сердце воскресла опять, когда воинов стал ободрять он.
250 «О покоритель миров! О ты, всех дел моих участь —
Воин, — приблизилась к нам возможность желанного боя!
Больше не надо молить; железом судьбу призывайте!
В ваших таится руках величие Цезаря ныне.
Ныне тот самый день, который у волн Рубикона
255 Был мне обещан давно, наш меч укреплял упованьем
И обещал возвратить запрещенные наши триумфы.
Ныне тот день, что вернет вам родных и ваших пенатов
И по заслугам войны земельный надел[583] предоставит.
Он по решенью судьбы покажет, кто с правом законным
260 В руки оружие взял: побежденный будет виновным!
Коль за меня вы огнем и мечом разоряли отчизну,
Бейтесь теперь горячей, искупайте мечом злодеянье!
Судей смените войны — и окажетесь все вы преступны.
Не за себя хлопочу, а за вас я молю, чтоб свободны
265 Стали вы все и свои племенам диктовали законы.
Сам бы я страстно желал моей частной жизни отдаться,
Тогу плебея надеть и стать рядовым гражданином;
Но не хочу быть ничем, чтобы вас полновластными сделать!
Властвуйте, — пусть ненавидят меня! За кровь небольшую
270 Можете взять вы весь мир: из гимнасиев встретится с вами
Греческих юношей рать, изнеженных в праздной палестре[584],
Еле несущих копье, и толпы разноязычных
Варваров; звуков трубы и собственных воинов шума
Вынесть не смогут они. В гражданской распре не много
275 Будет участвовать рук: вся ярость войны устремится
Против враждебных племен, противников Рима раздавит.
Гордые царства громить и косные эти народы,
Первым ударом меча весь мир сокрушить поспешайте;
Ясным да станет теперь, что народы, которые к Риму
280 Гнал колесницей Помпей, — одного триумфа не стоют.
Разве армянам нужда — кто будет правителем в Риме?
Станет ли кровь проливать хоть по капле какой-нибудь варвар
Чтобы в Гесперии был главой государства Великий?
Всех они римлян клянут, на владык негодуя, но больше
285 Тех, кого знают они. Меня ж укрепила Фортуна
Помощью этих дружин, с которыми в Галлии многих
Был я свидетелем битв: и меч какого солдата
Мне не знаком? И если копье вдруг воздух прорежет,
Я без ошибки скажу, чья рука его вверх запустила.
290 Если приметы верны, — а они полководца ни разу
Не обманули еще, — эти грозные лица и очи, —
Знайте: победа в руках! Мне чудятся крови потоки,
Попранных сонмы царей и рассеянных членов Сената,
Тьмы несчастных племен, повергнутых в смертную бездну.
295 Но замедляю свой рок, занимая такими речами
Вас, торопящихся в бой! Простите отсрочку сраженья!
Душу надежда страшит: никогда я не видел так близко
Столько сулящих богов; лишь узкая поля граница
Цель отделяет от нас. Я тот, кому скоро придется,
300 Кончив войну, раздавать владенья царей и народов.
Иль сотряслись небеса, иль какая звезда изменилась,
Что фессалийской стране Всевышние дали так много?
Ныне награда войны или казнь за нее перед нами!
Вообразите для Цезаря все и кресты и оковы,
305 Эту на рострах главу и груду растерзанных членов,
Новый в Ограде[585] погром, на запертом Марсовом поле:
С нами в гражданской войне ведь бьется воспитанник Суллы!
Мучит забота о вас: а со мною останется верный
Жребий от собственных рук; кто, врага не сразив, отвернется, —
310 Тот увидит меня, себе пронзившего чрево.
Боги, которых земля от забот отвлекает небесных,
Римский волнует раздор, — тому победу подайте,
Кто не считает за долг добивать побежденных свирепо
И не вменяет в вину, если граждане знамя восстанья
315 Подняли против него. Когда ваше войско Великий
В узких теснинах держал, не дававших простора геройству,
Как он насытил тогда горячею кровью железо![586]
Я же прошу вас, бойцы, — врага понапрасну не бейте,
Если покажет он тыл: земляком да будет бегущий!
320 Но, пока блещут мечи, никакой милосердия образ,
Или родителя вид во стане врага да не смогут
Тронуть вас: твердым мечом отгоните почтенные лица.
Если родимой груди коснется ваше железо,
Или израните вы чужого совсем человека, —
325 Будет считаться ваш грех над врагом незнакомцем свершенным.
Быстро ровняйте валы, обломками рвы засыпайте,
Чтобы в порядке по ним продвинуться сомкнутым строем!
Нечего лагерь щадить: там вы стан разобьете, откуда
Недруг на гибель идет». Едва эту речь он закончил,
330 Наскоро все закусив, с оружием бросились к месту.
Веря в победный конец, развалины лагеря топчут;
Не соблюдают рядов, искусство вождя бесполезно,
Ибо отныне войска во всем на судьбу положились.
Если бы в битву послать Помпеевых столько же тестей,[587]
335 Или стремящихся власть захватить над родным государством, —
С меньшим бы жаром они устремились в сражение это!
Только увидел Помпей, что враг на него обратился
И ни на миг не дает отсрочки последнему бою,
Ибо сей день угоден богам, — он застыл, пораженный;
340 С оледенелой душой сражения так испугаться, —
Злое предвестье вождю; но страх подавляет он скоро
И говорит, на высоком коне войска объезжая:
«Вот этот день, который давно ваша доблесть искала, —
Распри гражданской конец; со всею обрушьтесь вы силой;
345 Подвиг последний — мечу; единый лишь час этот краткий
В схватку народы влечет! Кто тоскует по родине милой
И по семье, по пенатам своим, по ложу и детям, —
Пусть их мечом возвратит: все богом решится на поле!
Правое дело велит на Всевышних надеяться больше:
350 Сами Цезарю в грудь наши копья они да направят;
Сами они да скрепят этой кровью Рима законы!
Если бы боги весь мир и власть мою дать собирались
Тестю, — могли бы они легко погубить мою старость.
Если ж они сберегли Помпея вождем, — то не гневны
355 На племена и на Рим. Все средства ныне собрали
Мы для победы. Мужи благородные делят опасность
С нами, и воины здесь подобны древним героям.
Если бы нашим дням Судьба возвратила Камиллов,
Курциев, Дециев двух, обрекших головы року, —
360 С нами б стояли они! Здесь народы от края Востока,
Множество тут городов; и рати такие ни разу
Не созывались на бой: весь мир нам теперь помогает!
Сколько ни есть нас людей от Борея до Нота под сводом[588]
Звездного круга небес, — мы все взялись за оружье.
365 Разве не можем мы смять, протяженные фланги раскинув,
В их окруженьи — врага? Но рук немногих победа
Требует: большая часть отрядов лишь криком ужасным
Будет у нас воевать; нашим армиям — Цезаря мало!
Вообразите себе матерей на стенах столицы,
370 Что, распустив волоса, посылают вас в эти сраженья;
Вообразите и то, как Сенат, неспособный за войском
Следовать, к вашим ногам повергает святые седины;
Рим, наконец, что идет господину[589] навстречу в испуге;
Вообразите мольбы народа, живущего ныне,
375 Просьбы грядущих племен: те родиться желают в свободе,
Эти — в свободе почить. Если после всех этих призывов
Можно сказать обо мне, — то с женой и детьми, умоляя,
Рад бы я в ноги упасть, когда бы величию власти
Не повредили мы тем. Если вы не добьетесь победы, —
380 Станет в изгнаньи Помпей стыдом вашим, тестя игрушкой;
Ныне молю, — столь жалкой судьбе, столь позорным годинам
Старости да не предам, изведавши рабство!». Сей скорбный
Голос вождя их души зажег, и римская доблесть
Вспыхнула: смерть им милей, если страхи Помпея не ложны.
385 Сшиблись две рати тогда в порыве гнева едином;
Страх перед властью — в одних, а других увлекает надежда.
То, что их руки свершат, никакие века не загладят,
Весь человеческий род не поправит за многие годы,
Хоть бы и не было войн. О, сколько племен нерожденных
390 Эта борьба сокрушит и сколько народов грядущих
В самом рожденьи убьет. Уж скоро названье латинов
Станет легендой пустой; на Габии, Вейи и Кору[590]
Смогут едва указать развалины, скрытые прахом;
Альбы пенаты и вы, лаврентские лары[591] — деревней
395 Станете вы без селян, где лишь ночью, сойдясь против воли,
Сетовать будет Сенат, подчиненный велениям Нумы[592].
Прошлого памятный знак изглодало не хищное время,
Тленьем разрушив его: города опустевшие стали
Следом гражданских злодейств. Изобильный во что превратился
400 Наш человеческий род? Племена земли, народившись,
Ни крепостей, ни полей людьми уж не могут наполнить.
Город один нас вместил: в цепях бороздит земледелец
Нивы Гесперии; дом под сгнившею кровлей отцовской
Уж никого не задавит, упав, и, граждан лишенный,
405 Рим переполнен теперь подонками целого мира;
Мы разорили его настолько, что долгие годы
Не поведет он гражданской войны; Фарсалия стольких
Стала причиною бед: ей уступят могильные Канны[593],
Аллия, что проклята навеки фастами Рима.[594]
410 Рим, отмечавший не раз времена потрясений слабейших,
Этого дня[595] не желает и знать! О, горькие судьбы!
Ветер, несущий чуму и заразу летучих болезней,
Лютый пожар городов и неистовый голод повсюду,
Землетрясений удар, разрушающий людные села, —
415 Превозмогли бы мужи, которых судьба отовсюду
В скорбную бойню слила; дары столетий похитив,
В поле она кладет и вождей, и с ними народы,
Чтобы ты мог, из-за них, о Рим, разрушаясь, постигнуть
Бездну падений своих! Чем больше ты ширил владенья,
420 Тем торопливей судьба удачи тебе посылала.
С каждой годиной война тебе новое племя давала,
Видел твой натиск Титан на обеих границах вселенной.
Только один уголок оставалось занять на Востоке,
Чтобы и ночь, и день[596], и эфир для тебя лишь блистали,
425 Чтобы планеты всегда только римские видели земли!
Но твою злую судьбу обратно влечет чрез столетья
Черный Эмафии день! Его отблеск кровавый позволил
Индии не трепетать перед связками фасций латинских[597],
Дагов[598] не запер в стенах, запретив им бродяжничать, консул;
430 Плуга в Сарматии он не ведет[599], препоясав одежды;
Не подвергались еще наказанью суровому парфы,
И, уходя от гражданских злодейств, безвозвратно Свобода
Скрылась за Тигр и за Рейн: столько раз претерпев наши казни,
Нас позабыла она, германцам и скифам отныне
435 Благо свое подает, на Авзонию больше не смотрит!
Я бы хотел, чтоб ее не знавали наши народы!
С дней, когда Ромул набил свои стены отъявленным сбродом,[600]
Их не к добру заложив при зловещем коршуна лете, —
До фессалийской резни, о Рим, тебе быть бы в неволе!
440 Жалуюсь я на Брута[601], судьба! Что пользы нам было
Свято законы хранить, по консулам годы считая?
Персы счастливее нас, и арабы, и земли Востока,
Так как влачили свой рок под вечной державой тираннов.
Жребий наш — худший из всех царям подвластных народов,
445 Ибо нам рабство — позор! Богов-покровителей вовсе
Нет у нас, случай слепой у нас похищает столетья,
Мы же — мы мним, что Юпитер царит. Неужто держащий
Молнии — станет с небес созерцать фессалийскую бойню?
Что ж он, Фолою громить, или Эту громить он огнями
450 Будет? Родопский ли лес неповинный и сосны Миманта[602], —
Цезаря Кассию[603] дав поразить? Ведь звезды Фиесту
Днем он явил и облек неожиданным сумраком Аргос:
Он ли Фессалии даст, отцам и братьям на гибель
День для таких же мечей? О смертных никто из всевышних
455 Больше не знает забот! Но все ж поражение это
Мы отомстим, насколько земля божествам отомщает:
Равных всевышним богов[604] создадут гражданские войны;
Манов украсит наш Рим перунами, звездами, нимбом,
Будет он в храмах богов загробными клясться тенями.
460 В миг, когда рати бегом пронеслись чрез предел, отделявший
Их от последней судьбы, — на таком небольшом расстояньи
Каждый пытался узнать, в кого он копьем попадает,
Или того разглядеть, чья рука ему смертью грозила.
Тот, кто к злодейству готов, пред собою родителя видит
465 С незащищенным челом, и брата оружие рядом, —
Но не меняет поста; однако же сковано сердце
Оцепененьем глухим; в их жилах кровь леденеет,
Страх пробужден любовью к родным; и долго когорты
Копья сжимают в руках, давно их подняв для удара.
470 Пусть тебе боги пошлют не смерти всеобщую кару,
Но после смерти твоей дадут тебе чувство, о Крастин[605], —
Ты, чья рука, метнувши копье, открыла сраженье,
Первую римскую кровь пролила в фессалийской равнине!
О, необузданный гнев! Когда Цезарь сдерживал копья,
475 Чья-то нашлась попроворней рука! И сразу же воздух
Воем рожков застонал, и сигналами дружными рога;
Трубы дерзнули запеть; и вот, поднимается в небо
Шум, долетевший тогда до самой вершины Олимпа,
Где не бывает уж туч, где гром никогда не грохочет.
480 Отзвуком крик разбудил долины гулкие Гема
И застонали в ответ в горах Пелиона пещеры:
Пинд задрожал, и вдали зазвучали скалы Пангея;
Эты утесы гудят; и даже бойцов устрашает
Собственной ярости вопль, землей отраженный повсюду.
485 Сыплется с разной мольбой великое множество копий.
Ранить желают одни, другие — вонзить наконечник
В землю, и рук не марать: но все изменяет случайность;
Всех, кого хочет, судьба своевольно в убийц превращает.
Только ничтожная часть от железа и копий летящих
490 Пала: один только меч насытить ненависть граждан
Может и в римскую грудь направляет меткую руку.
Войско Помпея, сомкнув боевые отряды плотнее,
Соединило ряды и, сдвинув щиты, их стеснило
Так, что с трудом поднимал свою руку с оружием воин
495 И недвижимо стоял, своих же мечей опасаясь.
Цезаря войско спешит и врывается натиском буйным
В эту густую толпу: сквозь недруга, сквозь его латы
Путь прорубает оно, но панцыри твердой преградой
Перед ударом стоят и надежно тела защищают.
500 Все же, пронзают и их — до сердца; сквозь эти доспехи
Каждый удар проходит лишь раз. Гражданскую битву
Войско одно — горячит, принимает — другое: хладея,
Здесь цепенеют мечи; а там они жарки от крови.
Дел столь великих весы не колеблет долго Фортуна,
505 И необъятный обвал в течении судеб несется.
Только лишь крылья свои в полях развернула Помпея
Конница, чтобы кольцом охватить противника с тылу, —
В легких доспехах за ней несутся манипулы[606] с флангов
И без пощады врага избивают свирепые орды.
510 Каждое племя спешит со своим оружием в битву,
Римлянин — каждому цель: там стрелы летят отовсюду,
Факелы, камни летят и от воздуха жаркие ядра[607],
Что расплавляются в нем, разогретые грузным полетом.
Тьмы итурейцев, мидян и вольные шайки арабов,
515 Грозные луки у всех и стрелы пускают не целясь;
Мечут их в небо они, что над полем раскинулось битвы.
Сыплются смерти с небес; обагрен, не творя преступленья,
Тот чужеземный булат; беззаконие все собралося
К дротикам римским теперь: весь воздух заткан железом,
520 Мрак над полями навис от стрел, несущихся тучей.
Цезарь, за целость боясь своей первой линии фронта,
Долго держал в стороне, за знаменами, главные силы:
В гущу сраженья, туда, где враг беспорядочно бился,
Бросил он сразу войска, оставив недвижными фланги.
525 Вмиг о битве забыв, не стыдясь своей трусости вовсе,
Кинулись в бегство враги, доказав, что гражданские войны
Нехорошо доверять каким-либо варварским ордам.
Только лишь конь во главе, пронзенный под сердце железом,
Сбросил во прах ездока, растоптал его тело ногами, —
530 Всадники кончили бой и, в кучу собравшись, обратно
Ринулись, собственный строй круша в необузданном бегстве.
Всякий порядок тогда утратила битва, и бойней
Стало сражение вдруг: здесь душат, там рубят мечами.
Войско не может одно погубить столько недругов, сколько
535 Может в смятении пасть! О, если б, Фарсалия, поле
Кровью насытила ты, текущей из варварских грудей!
Если бы кровью иной твои не окрасились реки!
Если бы полчища те костями покрыли все нивы!
Иль, коль приятней тебе залить их римскою кровью, —
540 Тех пощади, я молю: да живет и галат[608], и сириец,
Галл, армянин, ибер на далекой границе вселенной
И киликиец: они после распри гражданской ведь будут
Римским народом!.. Но страх, однажды возникнув, наполнил
Трепетом всех, — и встают на сторону Цезаря судьбы.
545 Вот дорвались до срединных когорт, до Помпеевой силы:
Бой, кочевавший досель в блуждании диком по полю,
Там задержался, и вдруг пошатнулось Цезаря счастье.
Здесь уж дрались не войска, что из царств были собраны в помощь,
Здесь уж не полчища те, что по найму взялись за оружье:
550 Строй тут держали отцы, и братья здесь твердо стояли.
Здесь твоя ярость, твой гнев, твои преступления, Цезарь!
Брось это место борьбы, мой разум, сгусти на нем сумрак!
Сотни грядущих веков от меня, певца злоключений,
Да не узнают, на что гражданские войны способны!
555 Нет, да иссякнет слеза и лучше пусть жалобы стихнут!
Что тут творил ты в бою, — об этом, о Рим, умолчу я![609]
Цезарь, народных страстей и неистовых бурь поджигатель,
Чтоб ни единая часть от злодейств не устала, обходит
Строй свой повсюду, в войсках раздувая палящее пламя.
560 Он наблюдает, — чей меч обагрен до самой рукоятки,
Чей продолжает блестеть, едва лезвие окровавив;
Чья трясется рука, схватившая меч, и кто вяло,
Кто напряженно разит; кто сражается лишь по приказу
Или же страстью зажжен; чье лицо от убийства сограждан
565 Меркнет; идет к мертвецам, разбросанным в поле широко.
Раны поверженных тел, истекающих кровью, рукою
Он зажимает своей. И везде, где только проходит, —
Словно Беллона[610], чей бич обагренный хлещет повсюду,
Или, как Марс, кто свирепо вперед подгоняет бистонов[611]
570 В миг, когда бег колесниц смущает эгидой Паллада, —
Всюду рождается мрак убийств и злодейства и будто
Грозного голоса стон: доспехи под тяжестью тела,
Падая, громко звенят, и клинки, о клинки ударяясь;
Воину сам он меч подает, копье направляет,
575 Повелевает разить железом лицо супостата,
Сам продвигает войска; подгоняет в тылу отстающих
И оробелых бойцов ободряет ударами древка.
Он запретил народ истреблять, на Сенат указуя:
Знает, где кровь страны, кто является сердцем законов,
580 Как ему Рим захватить, где свободу последнюю мира
Легче всего уязвить. Со вторым сословьем[612] мешаясь,
Падает знать; и людей, достойных почета, сражает
Меч: умирают кругом Корвины и гибнут Метеллы,
Лепиды гибнут в бою и Торкваты, которые часто
585 Были вождями страны — все славнейшие после Помпея.
Шлемом лицо плебейским закрыв, врагу неизвестный
Был там и ты, о Брут[613], — и какое железо держал ты!
О, государства краса! О, последняя ставка Сената!
Ныне последний сын в веках гремящего рода!
590 В гущу врагов не стремись, зажженный чрезмерной отвагой,
Не приближай ты к себе, Филипп, рокового мгновенья, —
Ты, чтоб погибнуть, найдешь свою Фессалию. Тщетно
Ищешь ты Цезаря грудь: еще не достиг он вершины
Власти, еще не попрал законов и прав человека,
595 Чтоб заслужить у коварной судьбы столь почетную гибель:
Пусть он живет и царит, чтобы жертвою Брута свалиться!
Здесь погибал отечества цвет: смешавшись с народом,
Валом высоким лежат на полях патрициев трупы.
Но в избиеньи таком мужей знаменитых заметна
600 Все же Домиция смерть; его сквозь все пораженья
Судьбы вели; и везде он рока удары с Великим
Претерпевал; столько раз побежденный Цезарем, воин
В полной свободе[614] погиб: он пал под сотней ранений,
Радуясь, что избежал униженья вторичной пощады[615].
605 Цезарь его увидал лежащим в потоках кровавых
И закричал: «О преемник ты мой[616], Великого войско
Ты покидаешь, увы! Без тебя уже битва пылает!».
Смолкнул, в груди у того еще хватило дыханья,
Чтобы ответить ему, раскрыв помертвевшие губы:
610 «Цезарь, не вижу тебя овладевшим плодами злодейства,
Темен еще твой удел, еще ты ничтожнее зятя:
Что же! К стигийским теням, как верный Великого воин, —
Вольный, спокойно сойду; будешь сломлен ты Марсом суровым
И за Помпея, за нас потерпишь жестокую кару:
615 С этой надеждой умру». — Едва эту речь заключил он,
Жизнь отошла и сумрак густой закрыл ему очи.
Стыдно мне плач поднимать, при всей этой гибели мира,
Над бесконечным числом убитых, за каждым гоняться,
Чтобы узнать, кто дух испустил от раны смертельной;
620 Кто по земле волочит кишки свои, их попирая;
Кто, получивши удар, из горла меч вырывает
Вместе с душою своей; кто валится вмиг от удара
Или без рук продолжает стоять; чье тело пронзили
Стрелы, или кого копье к земле пригвоздило;
625 Кровь у кого из жил, фонтаном в воздух взлетая,
Падает вниз, на оружье врага; кто брата пронзает
И, чтоб ограбить смелей хорошо знакомое тело,
Голову, с плеч оторвав, далеко швыряет; кто, лютый,
Отчее рубит лицо, доказать соседям желая,
630 Что не отца он убил. Ни одна эта смерть не достойна
Жалоб, и времени нет над отдельными трупами плакать.
Как отличалась, увы, Фарсалии грозная битва
От поражений других! Считал в них потери бойцами,
Здесь же — народами Рим; где была только воина гибель,
635 Ныне там гибель племен: здесь кровь Ахайи[617] струилась,
Понта, Ассирии кровь; и, в римском потоке сливаясь,
Быстрой рекою она по полям широко растекалась.
Больше глубоких ран в том бою получили народы,
Чем перенесть их могли поколения: здесь погибало
640 Больше, чем сила и жизнь: ниспровержены мы на столетья!
Нас одолели мечи, чтобы в рабстве мы ввек пребывали.
Чем заслужил наш внук иль далекое внуков потомство
Свет увидать при царях! Разве бились тогда мы трусливо?
Иль закрывали мы грудь? Наказанье за робость чужую
645 Нашу главу тяготит. Рожденным после той битвы
Дай же и сил для борьбы, коль дала господина, Фортуна!
Понял несчастный Помпей, что и судьбы Рима и боги
Сторону взяли врага, и разгром его силой принудил
Жалкий свой жребий проклясть. Он встал на холме среди поля,
650 Чтобы оттоль обозреть на равнинах земли фессалийской
Ныне потери свои, закрытые раньше сраженьем.
Много поверженных тел, много стрел, на него устремленных,
И утопавшим себя в кровавом потоке увидел.
Но не желает он всех увлечь за собою в пучину
655 Иль, как бывает в беде, на погибель обречь и народы:
Он, чтобы бо́льшая часть латинских сынов уцелела,
Даже и ныне признал достойными жарких молений
Жителей неба — и так утешения ищет в несчастьях:
«Сжальтесь, о боги, — сказал, — всех народов, молю, не губите,
660 Пусть уцелеет весь мир и Рим устоит, а Великий
Может в несчастие впасть! Если ран моих мало вам, — дети
Есть у меня и жена; я залог такой судьбам доверил!
Разве гражданской войне не довольно — меня уничтожить
Вместе с семьею моей? Иль нас мало без гибели мира?
665 Нужно ли все разрушать? Зачем разоряешь ты землю?
Нет уж, Фортуна, на ней ничего моего». — Так сказал он
И поспешил к знамёнам, к войскам, повсюду разбитым,
Чтобы назад отозвать на гибель идущие рати,
Всем пренебрегши теперь. У вождя хватило бы воли
670 Ринуться в гущу мечей, подставить им горло иль сердце;
Но он боялся того, как бы гибель Великого видя,
Бегство не презрел боец, за вождем не пал бы на землю:
Или же гибель свою от Цезаря глаз укрывал он.
Только напрасно! Ведь тесть твою голову всюду добудет,
675 Ибо, злосчастный, ее он видеть желает!.. Ты также
Бегству причиной, жена, твой образ — ведь рок не дозволит
Гибель принять без тебя. И Великий, коня подгоняя,
Прочь от войны поскакал, не страшась летящих вдогонку
Копий, высокий свой дух унося к последней судьбине,
680 Стонов и слез он не знал, то был уваженья достойный
Девственной скорби порыв, с которым ему не зазорно
Вытерпеть Рима беду. В лице не меняясь, Великий,
Встретил Эмафию ты: тебя не видали кичливым
Битвы счастливых времен, не увидят согбенным лихие.
685 Ниже тебя, как была пред тобой — счастливым в триумфах,
И пред несчастным теперь Фортуна неверная будет.
Тяжесть судьбы отряхнув, ты уходишь спокойный: и ныне
Радость умчавшихся дней есть время припомнить; надежды
Неисполнимые — прочь! Познай, кем был ты доныне.
690 Лютых сражений беги, и да будут свидетели боги,
Что не умрет за тебя никто из несущих доспехи;
Так же, как в Африке злой, как при Мунде, в фаросском разгроме,
Большая часть фессалийских боев без тебя протекает:
Мир разоряет теперь уж не громкое имя Помпея
695 И не стремленье к войне: друг с другом, как есть и доныне,
Бьются Свобода и царь[618]; и когда ты бежал из сраженья,
Смертью Сенат доказал, что он за себя лишь боролся.
Разве не сладко тебе, что с изгнаньем войну ты закончил,
Что уж не видишь злодейств? На кровью покрытые толпы
700 Ты оглянись, на ручьи, бурлящие током багряным, —
Сжалься над тестем своим. С каким же чувством, подумай,
В Рим он войдет, осчастливленный здесь, на этих равнинах?
Хоть и в изгнанье пойдешь ты, один в неизвестные страны,
Хоть и претерпишь нужду, пред фаросским тиранном[619] склонившись,
705 Верь во Всевышних, поверь в благосклонность долгую судеб:
Было бы хуже тебе победить! Запрети же рыданья,
Плач племенам возбрани; да исчезнут печали и слезы!
Пусть одинаково чтут и счастье, и беды Помпея.
И на царей ты гляди спокойно, не взором просящим.
710 Данные земли тебе, города и владенья — Египет,
Ливию ты обозри, — и край избери для кончины.
Первый свидетель беды — Лариса встретила ныне
Славную эту главу, не согбенную роком: на стены
Множество граждан ее собралось огромной толпою,
715 Будто с победой он шел: дары со слезами подносят,
Храмы, дома отворив; разделить неудачу желают.
«Сделает много еще такое великое имя;
Меньше тебя — ведь только ты сам и можешь народы
В армию снова собрать и счастье вернуть себе снова».
720 Он же в ответ: «Побежденным зачем города и народы?
Сильному будьте верны!». Ты, Цезарь, шествуешь ныне
Через холмы мертвецов, терзая отечеству недра;
Зять уж тебе дарит племена!.. И оттуда Помпея
Дальше уносит скакун; преследуют слезы и стоны,
725 Ропот народный, хулу на суровых богов возносящий.
Ныне нашел ты, Помпей, желанную верность и славы
Ты собираешь плоды! Счастливый — любви не встречает.
Цезарь, заметив, что дол уже гесперийскою кровью
Весь затоплен, щадя железо и подданных руки,
730 Жизнь оставляет бойцам, как жертвам ничтожным, напрасно
Их не желая губить. Однако, чтоб в лагерь обратно
Не собрались беглецы, чтоб ночи покой не рассеял
Страха, — он вражьи валы занять теперь же решает,
Пользуясь случаем тут, — пока всем еще ужас владеет.
735 Он не боялся того, что бойцам, утомленным войною,
Будет тяжел тот приказ. Увещаний достаточно кратких,
Чтобы они за добычей пошли: — «победа — за нами
Полная, — он говорит: — остается, друзья, показать вам
Нашу награду за кровь: я того отдавать не заставлю,
740 Что захотите вы взять. Вот полный всяким металлом
Стан перед нами открыт: здесь лежит — у племен гесперийских[620]
Взятое золото; здесь под шатрами — восточные клады.
Грудой богатства царей и Помпея сокровища с ними
Ждут хозяев себе: бойцы, перегнать торопитесь
745 Тех, кого гоните вы; иначе Фарсалии жатву
Вновь побежденный возьмет». [Ни слова к тому не прибавив,
Сразу безумцев увлек, ослепленных жаждою злата,
Смело идти по мечам, через трупы отцов, попирая
Тело убитых вождей.] Какие валы и канавы
750 Сдержат желающих взять добычу войны и злодейства?
Рвутся узнать, какою ценой преступленье оплатят.
Правда, немало нашли награбленных всюду по миру
Слитков они золотых, на расходы войны запасенных;
Но не хватило того, чтоб насытить их алчные души.
755 То, что ибер накопал, что выбросил Таг[621] на прибрежья,
То, что сбирает в песках аримасп богатейший, награбив,
Все же считают они за злодейства наградой ничтожной;
Ибо им всем обещал победитель Тарпейскую крепость,
Ибо надежда весь Рим давно им сулила в добычу:
760 Стана разгром это — просто обман. На дерне вельможи
Спит недостойный плебей; покровы царского ложа
Дерзкий сминает солдат; на постели убитого брата
Или на ложе отца развалился усталый убийца:
Но омрачен их безумный покой, сновидения злые
765 Души несчастных людей фессалийскою битвой тревожат.
Да, не заснуть злодеяньям в груди, и сердце волнуют
Те же бои, и рука без меча продолжает движенья.
Кажется, — стонут поля, и земля посылает на спящих
Яд испарений своих, и манами воздух наполнен,
770 Ночь, что лежит над землей, таит в себе ужас стигийский.
Грозную кару свою воздает по заслугам победа;
Пламя и свист[622] беспокоют их сон; убитого ими
Тень гражданина встает; и каждого мучит свой призрак.
Этот — черты старика, тот видит юноши облик;
775 Многих томительный сон смущает трупами братьев;
В сердце у многих — отец; а Цезаря душат все маны.
Так же Орест[623] Пелопид, алтарем не очищенный скифским,
Некогда видел вокруг Эвменид неотступные лики;
Нет, ни безумный Пенфей, с душою своей потрясенной,
780 Злее смятенья не знал, ни Агава, опомнясь от гнева!
Цезаря все те мечи, что ныне Фарсалия зрела
Или отмщения день увидит в руках у Сената, —
Этою ночью теснят; и чудища ада — бичуют.
Что за мученья дарит несчастному злое сознанье,
785 Если и маны, и Стикс, и Тартар сны отягчают,
Хоть еще дышит Помпей! Но весь этот страх претерпел он:
В час, когда утренний луч озарил Фарсалии трупы, —
Вид ее грозный не смог отвратить от смертного поля
Жадных очей. Он на реки глядел, текущие кровью,
790 И на холмы мертвецов, высотою равные горам.
Видел убитых тела, гниющие грудами всюду, —
Войско Помпея считал: и для пира велел приготовить
Место, откуда бы мог черты и внешность лежащих
Распознавать: хорошо земли эмафийской не видеть,
795 Взглядом скользя по полям, укрытым побоищем плотно!
Видит он в этой крови всевышних своих и Фортуну:
И, одержим, — чтоб продлить желанное зрелище бойни,
Трупы сжигать на кострах запретил и к преступному небу
Смрад эмафийский вознес. Пунийцем встарь погребенный[624]
800 Консул и общий костер, зажженный ливийцами в Каннах,
Не дал примера ему — соблюдать человека обычай
По отношенью к врагу. Он помнил, гнев не насытив,
В мертвых сограждан своих. Не отдельных мы требуем склепов
И не различных костров: жги в едином огне все народы!
805 В пламени общем для всех да истлеет каждое тело!
Хочешь ты зятю отмстить, — так Пинда леса повали ты;
В кучу скорее снеси дубравы дубовые Эты;
С моря увидит тогда Помпей фессалийское пламя.
Что тебе злоба дает? Не все ли едино — истлеют
810 Или сгорят мертвецы? В объятиях кротких природа
Все успокоит тела, а погибнет ведь каждое тело.
Цезарь, коль ныне огонь народы эти не тронет, —
Вместе с землею сгорят и вместе с пучиною моря!
Общий костер уничтожит весь мир и с костями смешает
815 Звезды. Куда бы судьба ни решила призвать твою душу,
Там же сберутся бойцы. Не выше взойдешь ты на небо,
И не на лучшей земле ты ляжешь во мраке стигийском.
Смерть непокорна судьбе: и все, что земля породила,
В землю уйдет: небеса не имеющих урны укроют.
820 Ты же, кто мстишь племенам, их всех погребенья лишая,
Что ж ты от мертвых бежишь, покидаешь зловонное поле?
Цезарь, пей воду сию; если можешь, вдыхай этот воздух!
Нет! Фарсалии дол отнимают гниющие трупы,
Полем владеют они, обратив победителя в бегство!
825 К пастбищам смертным тогда гемонийского боя[625] не только
Стаи сошлись бистонских волков, но, почуяв зловонье
Этой кровавой резни, даже львы покидают Фолою.
Бросил берлогу медведь, а собака презренная — дом свой, —
Каждый из хищных зверей, кто мог обонянием тонким
830 Запах гниенья поймать, разложение трупов почуять.
Стаи сбираются птиц, летевших давно за войсками.
Вы, что привыкли на Нил менять фракийскую зиму,
Вдруг задержавшись в пути, не торопитесь к теплому Австру;
В небе еще никогда ястребов не парило так много,
835 Света не застили нам такие скопища птичьи.
Птицы неслись из лесов, и где они пищу клевали, —
С каждого дерева там кровавые капали росы.
И на знамена убийц, и на лик победителя часто
Кровь упадала с небес или гноя зловонные брызги;
840 Мясо роняли порой усталые хищников когти.
Но далеко не от всех мертвецов остаются лишь кости,
Звери терзают не всё: кишки их совсем не прельщают,
Костного мозга они не любят проглатывать жадно:
Пробует мышцы зверьё. И римляне большею частью
845 В пренебреженьи лежат; их, мало-помалу разрыхлив,
Солнце, и дни, и дожди с эмафийской мешают землею.
О, злополучный край — Фессалия! Иль преступленьем
Ты оскорбила богов, что одну тебя рок угнетает
Множеством страшных смертей и злодейств? И скольким столетьям
850 Надо протечь, чтоб, забывши войну, простил тебя правнук?
Новая нива когда возрастит незапятнанный колос?
Или когда сошником не обидишь ты манов латинских?
Раньше придут другие войска, и новым злодействам[626]
Ты предоставишь поля с непросохшею римскою кровью.
855 Если бы вздумалось вам разорить могилы всех предков,
Ряд еще прочных гробниц, а также рассыпавших урны
Из полусгнивших своих, побеждённых ветхостью склепов, —
Всё же в твоих бороздах, Гемония, — больше останков,
Больше костей разобьёт земледелец мотыкой своею.
860 Нет, ни один бы моряк на брегах эмафийских каната
Не отвязал, и землю твою не царапал бы пахарь, —
Кладбище римских племён; селяне бы все побросали
Это жилище теней; стада б из кустов разбежались,
И никогда бы пастух отарам своим не дозволил
865 Тучные травы щипать, из костей возросшие наших;
И, как страна, что вредна для людей, где солнце сжигает,
Или где царствует лед, — ты лежала б нагой и безвестной,
Если б одним ты была, а не первым лишь полем усобиц[627].
Боги! Позвольте же нам ненавидеть преступные земли!
870 Что́ вы вините весь мир; что́ ему оправданье несете?
И гесперийский разгром, и горькие волны Пахина,[628]
Твой, о Мутина, ущерб и Левкаду — омыли Филиппы!