Фарсаны

Одиннадцатилетний Ваня Яснов приметил за городом простенький полевой цветок. Он рос на пригорке и сиротливо качался на холодном ветру, почему-то вызывая у мальчика щемящую жалость. Со всеми предосторожностями он выкопал растеньице и перенес его под окно своей комнаты. Ухаживал за ним, поливал питательными растворами. Но то ли почва оказалась неподходящей, то ли Ваня повредил корни — цветок медленно увядал и наконец засох совсем. Для мальчика это было первое в жизни горе — погибло что-то живое, бесконечно ему дорогое. Ваня чуть не заплакал, глядя на побуревшие лепестки и жалко поникшие стебли.

“А мы что сделали с Саном? — спрашивал сейчас себя Яснов. — Вырвали из родной почвы! Но корни, незримые душевные корни остались там. А что, если мальчик зачахнет, как тот цветок?”

От таких мыслей Ивану стало не по себе. Утром он отправился не на космодром, а в “Хронос”, к Жану Виардо. Недолюбливал его Иван, очень не хотелось ему встречаться с Виардо — человеком, который отлично знал о той глубоко запрятанной чувствительности, ранимости, которой Иван стыдился в себе. Жан будто видел его насквозь… Но встретиться с ним надо — Виардо был главным психологом “Хроноса”.

Иван застал его в одной из лабораторий. Виардо стоял перед стеной-экраном и поочередно смотрел то на голографический портрет какого-то сотрудника “Хроноса”, то на извивающиеся синусоиды и световые всплески.

“Занимается вивисекцией душ”, — с иронией отметил Иван.

Психолог обернулся и вопросительно взглянул на гостя.

— Мальчик тоскует… — начал Иван.

— Знаю, — остановил его Виардо и жестом пригласил сесть. — Многим казалось, что наш приемыш — натура простенькая, первобытная и что он легко, безболезненно войдет в нашу жизнь. Его, дескать, только накорми, и он будет доволен.

— Я так не думал, — нахмурился Иван.

— Думал, — возразил Виардо. — Многие так думали. Между тем мальчик попал к нам в любопытнейшем возрасте, когда психика еще гибка, подвижна, пластична. Хуже было бы, если бы у нас оказался взрослый первобытный охотник с окостеневшими рефлексами и представлениями, с застывшими нейронными связями. А Сан еще не успел огрубеть, затвердеть душой в своем суровом мире, этом царстве необходимости. И вот он попадает к нам — в царство свободы. Здесь-то и начинает формироваться интересный и сложный характер. Многих смущает, что Сан слабо усваивает абстрактные науки. Что поделаешь, вырос он в стихии конкретного мифологического мышления. В этом его известный недостаток, но в этом же его преимущество. Величайшее! Сан знает не меньше наших детей. Только его знания другие. Он умеет пользоваться дротиком и идти по следу зверя; он понимает пение птиц и чувствует движение соков в стеблях трав. Информацию о внешнем мире он воспринимал иначе, чем наши дети. Он ее впитывал. Сан с малых лет жил жизнью стихий, вдыхал их запахи, окунался в травы и росы, в туманы и звездный блеск.

— Изящно сказано!

— Не ехидничай. Знаю, что недолюбливаешь меня… Но вернемся к Сану. В своем веке он прошел суровую, но неоценимую жизненную школу. Пульсы и ритмы природы он чувствует как свой собственный пульс. И у нас он пройдет хорошую школу. Думаю, что Сан найдет у нас свое место, совмещая в себе мудрость двух эпох.

— Мудрость двух эпох? — усмехнулся Иван. — Ну уж загнул!

— Если и загнул, то незначительно, — стоял на своем Виардо. — Рядом с тобой живет сын Октавиана — Антон. Наш сегодняшний мальчишка. Никогда он не знал лишений, страданий, тоски по утраченной родине. Это хорошо или плохо? Коварнейший вопрос, однозначного ответа никто не даст. Антон, конечно, многого добьется, ибо у него спокойный, рассудительный, целеустремленный характер. Но если хочешь знать, тоскующий, мятущийся Сан мне симпатичнее.

— Мне тоже.

— Так чего же ты хочешь? — удивился Виардо.

— Мальчик страдает. Ведь вы, психологи, как-то можете приглушить воспоминания, даже отсечь их.

— Отсечь! — Виардо в негодовании всплеснул руками и вскочил на ноги. — Да ты понимаешь, что предлагаешь? Хирургическое вмешательство в психику! Предлагаешь лепить психику по своему произволу, лишать людей индивидуальности, превращать их в роботов. Это же фашизм!

“Ну, разошелся”, — с неудовольствием подумал Иван. Но психолог быстро взял себя в руки, сел и спокойным, даже учтивым тоном продолжал: