Фарт

Проходя мимо комнаты Подпалова, Муравьев услышал взволнованный голос Иннокентия Филипповича, а потом собачий лай. «Откуда у Подпалова собака?» — подумал Муравьев. Потом он вспомнил, что к нему приехала жена: вероятно, она и привезла собаку. Он отпер комнату, вошел и начал укладывать чемодан. Затем он зашел к коменданту дома приезжих, расплатился за стирку белья, взял паспорт. Когда он возвращался к себе, дверь из комнаты Подпалова открылась, и в коридор вышел Иннокентий Филиппович. Он был без воротничка, рубашка на груди была расстегнута; белоснежная его грудь и шея странно сочетались с красным потным лицом. При виде Муравьева Подпалов взмахнул пустым графином для воды и сказал:

— Константин Дмитриевич, полюбуйтесь, пожалуйста! — Он ткнул графином в раскрытую дверь, подхватил Муравьева под руку и потащил к себе в комнату.

Возле круглого столика в кресле сидела пожилая полная женщина с приятным, спокойным лицом. Сидела она, глядя на пол, поглаживая ручку кресла. Другая ее рука бессильно лежала на коленях. Навстречу Муравьеву с пола поднялась немецкая овчарка, испытующе посмотрела на него, потянула носом и, не обнаружив ничего подозрительного, снова легла. Подпалов подвел Муравьева к жене.

— Зина, познакомься с Константином Дмитриевичем и послушай, что он говорит. Константин Дмитриевич коренной москвич, он тебе охарактеризует Косьву. Ну-ка, Константин Дмитриевич, расскажите ей.

— О чем, Иннокентий Филиппович?

— О Косьве. О всей этой бестолочи, бескультурье. Ну? Как вы мне говорили.

— По заказу как-то не выходит, Иннокентий Филиппович. Тут нужно вдохновение. А кроме того, должен сознаться, я обжился и попривык.

Смущенно Муравьев развел руками и посмотрел на Иннокентия Филипповича, а затем перевел взгляд на его жену.

Зинаида Сергеевна молчала, и Муравьев, чтобы сказать что-нибудь, спросил ее:

— Хорошо доехали?

Подпалова поблагодарила.

— Вы спросите ее, зачем она приехала, — не унимался Иннокентий Филиппович. Он продолжал стоять с пустым графином в руке и, горячась, размахивал им, как палицей.

— Я тебе уже говорила, — спокойно сказала его жена.

— Я — маленький мальчик, меня могут цыгане украсть. Должен был человек поехать на днях в Москву и не поехал, так она, видите ли, стала волноваться.

— Иннокентий, я не могу жить одна в Москве. Дело совсем не в том, что ты не приехал. Ты не хочешь, чтобы я даже летом здесь жила, летом, как на даче.

— Косьва — не дача. Дачу нужно снимать под Москвой.

С досадой Подпалов поставил пустой графин на стол и зашагал но комнате. Джильда поднялась с места и, высунув язык, зашагала за ним, постукивая когтями по полу.

— Вы здесь в первый раз? — спросил Зинаиду Сергеевну Муравьев.

— Нет, я здесь бывала. Иннокентий Филиппович, может быть, и прав, жить здесь плохо. Но меня это не страшит.

— Одни разговоры, — раздраженно сказал Подпалов. — Ей лавры наших женщин не дают покоя.

— Зачем так говорить, Иннокентий? Ты знаешь: это неправда.

— Вот он тебе расскажет, что такое Косьва. Она думает, что наши женщины делают как раз то, что и она делала в молодости.

— Возможно, — сказала Зинаида Сергеевна.

— Вот видите, она так думает. Она думает, что здесь устраиваются благотворительные базары с шампанским, лотереи-аллегри, балы. А свинарники устраивать не хочешь?

— Хочу. Не нужно мне твое шампанское.

Иннокентий Филиппович схватил графин и вышел из комнаты. Собака пошла за ним, но, оглянувшись на Зинаиду Сергеевну, вернулась назад.

Помолчав, Муравьев сел за столик напротив Подпаловой и спросил:

— Итак, вы бесповоротно решили переселиться в Косьву?

Зинаида Сергеевна пожала плечами.

…Она не телеграфировала и не звонила. Она собрала вещи, взяла Джильду, заперла квартиру, села в поезд и к вечеру явилась к Иннокентию Филипповичу. Он был уже дома и пил чай.

«Ты? Откуда? Что случилось?» — завопил он, вскакивая со стула.

Джильда вырвала поводок из руки Зинаиды Сергеевны и бросилась к нему, визжа от радости. Подпалов машинально отгонял собаку и с изумлением смотрел на жену.

Она поставила чемодан и сказала: «Все кончено. Я назад не вернусь. Можешь брать броню на квартиру, можешь сдать ее в жилфонд Наркомтяжпрома, — вопрос решен».

Иннокентий Филиппович непонимающе застыл, потом схватился за голову, опустился на стул и застонал, качаясь из стороны в сторону. «Что ты сделала?! Что ты сделала?!». — приговаривал он.

Джильда ласково тянула его за брюки и за полу пиджака, виляла хвостом и часто с удивлением оглядывалась на Зинаиду Сергеевну, — почему хозяин не радуется их приезду? А Иннокентий Филиппович сидел, покачиваясь, и издавал стоны, точно получил удар по животу…

Сейчас Зинаида Сергеевна улыбнулась, вспомнив эту сцену.

— Как вы думаете: что больше всего пугает Иннокентия Филипповича? — спросила она. — Он боится, что я буду для него вроде якоря, что я не дам ему вырваться отсюда, если он захочет.

— Его опасения весьма основательны.