Фартовый чекист

– Пойду, – упрямо сказал на это Сидорчук. – Тут совсем другое.

Объяснять Черницкому свои сомнения и надежды Егор Тимофеевич не собирался, хотя правоту в словах нового товарища видел. Опасность, разумеется, существовала, но она, по мнению Сидорчука, была ничтожна. Правильнее сказать, что он в нее не верил. Не хотел верить. С самого утра его охватило какое-то необычное волнение, да так и не отпускало в течение дня. Не мог же он рассказывать Черницкому и об этом тоже. Это касалось только его самого.

По карте до мельницы оставалось с полверсты, не больше. Сидорчук вылез из машины, одернул гимнастерку, поправил ремни, сумрачным, подозрительным взглядом огляделся по сторонам.

– Ждать здесь, – приказал он. – Только если услышите что-то – крики, значит, стрельбу в той стороне, – тогда выдвигайтесь. А так чтобы ни огня, ни звука, ясно? Нарушите, спрошу по всей строгости.

– А может, все-таки я с вами? – спросил Чуднов. – Сзади, потихонечку, а? Мало ли что за напасть там приготовлена.

– Я сказал – никаких! – грозно бросил Егор Тимофеевич. – Русских слов не понимаете? В письме сказано, чтобы один приходил. Так я и сделаю.

– Да ведь тебя подстрелить будет самое милое дело! – с осуждением сказал Чуднов. – Один в поле не воин.

– Я сейчас не воевать иду, – возразил Сидорчук и решительно хлопнул тяжелой ладонью по капоту. – Все! Закончили дискуссии! Каждый выполняет свою задачу. Подай-ка свет!

Он взял фонарь, повернулся, зашагал по дороге и быстро растворился в сгущающейся темноте. Вскоре Егор остался один. Над головой у него сверкали звезды, справа за камышами плескалась река, на противоположном берегу в зарослях тоскливо кричала сова. Волнение в душе Сидорчука нарастало. Он, как уж мог, пытался его унять, напоминал себе, что в жизни приходилось испытывать и не такое. Однако обмануть себя не удавалось. По правде говоря, такого с ним еще не было.

Он уже достаточно удалился от машины, когда в сумраке нарисовался сруб брошенной водяной мельницы. Словно измученный состарившийся человек, он склонился над заводью, над разрушенной плотиной, покосившимся треснувшим колесом, всматриваясь в черную мерцающую воду. Река журчала здесь совсем иначе. В эти звуки примешивалась какая-то тревожная нота. Не считая этого, тут было совсем тихо, и даже крик совы куда-то пропал.

Сидорчук шагнул на тропу, заросшую травой, чуть приблизился к мельнице и остановился. Когда-то сюда вела широкая накатанная дорога, потоком шли возы с зерном, с мукой, топотали кони, вели разговоры крестьяне. Все это было в прошлом.

Егору Тимофеевичу это дикое место не понравилось даже больше, чем монастырские развалины. Недаром же и народные поверья не жалуют мельницы, считают их местом сомнительным. Рядом с ними обитают водяные и прочая нечисть, ожидающая поживы. Но Сидорчук не собирался отступать ни перед людьми, ни перед нечистью.

– Взялся за гуж, не говори, что не дюж, – буркнул он себе под нос.

Егор осторожно подобрался к срубу мельницы и вошел в проем двери. В нос ему ударил запах гниющего дерева, водорослей, рыбьей чешуи и черт знает чего еще, но только не муки. Сидорчук споткнулся на пороге, зажег фонарь и поднял его над головой. Он успел увидеть расколотый напополам жернов, валяющийся на полу, разбитые лотки, накренившийся вал, узкую лестницу, ведущую на второй ярус, но больше ничего не разглядел.

Сверху неожиданно донесся мужской голос, отчетливый и строгий:

– Ты фонарь загаси, Егор, иначе не будет у нас разговора.

Кровь ударила Сидорчуку в голову. У него не оставалось сомнений в том, что он наконец-то нашел Постнова. Встреча получалась странной, совсем не такой, как представлялась Егору, но это уже было кое-что. Да что там, настоящая удача! Ведь он уже отчаялся.

Сидорчук увидел Постнова возле монастыря, но не поверил до конца, решил, что обознался. Судьба зло подшутила над ним, и тот беглец был просто похож на Постнова. Из-за этого он никому не рассказывал, кого ищет в монастыре. Однако теперь все стало на свои места.

Кроме одного. Егор Тимофеевич никак не мог понять, что у Постнова на уме. Его старый товарищ, которому он, не задумываясь, доверил бы не только эти дурацкие камни, но и собственную жизнь, вел себя так нелепо и странно, что заставлял думать о себе что попало. Сидорчук и в пьяном бреду не пустил бы в голову такие мысли.

Все-таки, несмотря ни на что, голос Постнова вызвал радость в душе испытанного революционера. Ему захотелось взглянуть в глаза старому другу, стиснуть его в крепком мужском объятии, сказать: «Вот, Микола, черт, сколько же мы с тобой годков не видались, а?!» Вместо этого Сидорчук послушно потушил фонарь и задрал голову, словно надеялся в кромешной темноте рассмотреть что-то наверху.

– Это у нас вместо «здравствуй», значит! – саркастически заметил он. – Что-то я не припоминаю, чтобы Николай Постнов когда-нибудь от товарищей прятался, света боялся! Может, это и не ты вовсе?

– Не говори чепухи, Егор! – довольно резко прозвучало наверху. – Ты отлично знаешь, что я это.