Фарватер

Еще фаэтон, в котором тряслись Волошин и Павел, часов семь катил себе и катил… и тощая старая лошадь на исходе каждого десятка верст роняла в пыль два-три пахучих яблока, словно оставляя элегические напоминания: «Здесь трусила я».

…И, уже затемно, направилась на встречу с Шебутновым Розалия Землячка, которой, сразу же после отбытия Куна из комплекса евпаторийских кенас, позвонил товарищ Федор. Задыхаясь на пока еще непривычной высоте служебной значимости, доложил, что:

– товарищ Кун… Бела выдал ему ордер на высшую меру, велел вписать фамилии оставшихся девятерых вражин и нынче же ночью всех их – в расход;

– и это хорошо, поскольку он и его подчиненные истосковались в ожидании дела, а пустить девятерых в расход, особливо ночью, – уже дело, хотя и плевое;

– но это и плохо, поскольку, среди прочих, придется пустить в расход и того, кто записку передавал;

– а вражин осталось девять, поскольку товарищ Кун… Бела заставил привезенного с собой толстяка спасти одного вражину, самого молоденького.

– Вас понял, товарищ Землячка, есть до вашего приезда ничего не предпринимать! – выслушав ответ, радостно гаркнул Федор.

И тут же позвонил Реденсу, которому разговор с Землячкой передал слово в слово, задыхаясь уже чуть меньше.

Реденс отреагировал, направив по линии спецсвязи телефонограмму: «Товарищу Землячке, лично, срочно. Как мне стало известно, вы собираетесь вечером сего дня в Евпаторию. В целях безопасности предлагаю надежную охрану. Прошу также дать оценку действиям относительно десяти арестантов отбывающего на ответственную работу товарища Куна – являются ли эти действия исключительно стихийными импровизациями, свойственными его артистической натуре? С коммунистическим приветом, Реденс».

На что получил ответ: «Товарищу Реденсу, лично, срочно. Благодарю за заботу, однако участвуя с 17 лет в революционной, большевистской деятельности, забочусь о собственной безопасности сама. Упомянутые вами решения и поступки товарища Куна считаю вредным самоуправством и недопустимым либеральничаньем, о чем, уточнив в Евпатории детали, намерена сообщить в комиссию партконтроля, а также товарищу Сталину. Участие же в подобных авантюрах ваших сотрудников расцениваю как признак ослабления чекистской дисциплины. Оставляю за собой право известить об этом товарища Дзержинского. С коммунистическим приветом, Землячка».

– Слушай, Землячка, дай, а! Некогда, понимаешь, путную бабу искать…

Рука «мадам Фурии» должна была бы рвануться к лежащему на краю стола маузеру, а вместо того легла на верхнюю пуговицу кожанки…

Но Коба, сосредоточенно уминая в трубке хорошо измельченный табак, не смотрел на обнажавшиеся прелести. Его большой палец придавливал табачную мелочь так усердно, что из нее, казалось, вот-вот брызнет сок – последние капельки жизненной влаги, сбереженной от иссушающего солнца.

– Мне… дальше? – спросила она тревожно, а рука уже нащупывала пуговицы тяжелой суконной юбки, пропитавшейся пылью из калмыцких и сальских степей.

Сталин, не отвечая, одобрительно разглядывал закончивший трудиться палец, а тот, выламываясь в нижнем суставе и сгибаясь в верхнем, выплясывал перед Хозяином па безграничной верности.

Вечер октября 1918 года стал для Розалии Самуиловны Землячки, урожденной Залкинд, моментом истинного рождения, ибо первый вздох, первый крик и первое омовение есть свидетельства всего только телесного появления.

В конце октября 1918 года, во время второй обороны Царицына, Фурию осенило: вот к Кому ей дано прислониться!

Вот с Кем дано слиться, стать частью – например, желтоватым от никотина клыком, уже слегка стертым и оттого еще более приспособленным не рвать, но грызть.

Врагов.

И друзей, – потому что друг хоть раз в жизни осмелится увидеть во Властелине ровню.

А она не осмелится, она почтет за истинное свое рождение дарованную ей возможность слиться с Властительной Волей, – лишь бы позволил к себе прислониться!

Всевышний, к которому веками пытались прислониться ее предки, – не защита, иначе откуда берутся придирчивость учителей, неприязнь соучениц, ярость погромщиков? Иначе почему ее преследует пренебрежение мужчин и ядовитое сочувствие женщин?

…Ильич не позволил к себе прислониться, к нему навсегда прислонилась красотка Арманд. А Крупская, клокоча через базедовый зоб, утешала: «Но он же ценит тебя как товарища по партии…»

Хорошо, что потом случились три сумасшедшие ночи в Марселе, иначе она наложила бы на себя руки.

Ее никто никогда не любил, что ж, без этого можно обойтись. Ее побаиваются, но этого мало. Ужас – вот то единственное, что защищает надежно.

Но она не способна внушать Ужас, и даже самые грозные клички: Фурия, Демон – бесполезны… А этот невзрачный грузин генерирует Ужас всегда: и когда хмурится, и когда улыбается, когда убивает и, особенно, когда щадит.

Ильич и Троцкий умеют зажигать массы.

Но Коба, который ни в грош не ставит Ильича и хамит Троцкому, будет боготворим массами, поскольку в любую минуту сможет выдавить из них последние жизненные соки.