Фарватер

…Вытянутые руки ничего впереди нащупать не могут, в глазах все темнее… Бедро ударилось об угол трюмо в их одесской спальне, той, в которой муж убеждал ее, что женщина во все время вынашивания и кормления неприкосновенна. И это не казалось ей странным, а сейчас странно острым показался угол трюмо, на самом-то деле бережно скругленный.

…Воздержания? – и едва не упала, споткнувшись о ножку кресла, в котором всегда кормила Павлушку… Однажды муж стоял за спиной, любуясь, как она надеялась, ее грудью и увлеченно сосущим сыном. И вдруг сказал: «Как вы сейчас похожи на Дмитрия Сергеевича – и ты, и он!»…

Как восхитительно неприлично она принадлежала ему тогда, в этом самом кресле… как он бормотал бесновато: «О, что за мýка!», как вторили его мýке ее ликующие стоны, как трóило его муке обиженное кряхтение наспех опущенного в колыбельку Павлушки…

…Но следом за прощальным ощупыванием кресла пришлось вернуться в солнечный день, и хватило только сил спросить:

– Почему ты признался сегодня?

– Неделю назад в одном из домов Петербурга я встретил князя Феликса Ю. Он подошел ко мне и сказал: «Вы, надеюсь, понимаете, что отныне мы – вместе?» – и в ту же секунду я стал, наконец, свободен. От нашего брака, Регина, от необходимости скрывать прежнюю страсть и притворяться, будто нет новой.

– Остановитесь! – решительно сказал Георгий. – Я, каюсь, в сердцах ляпнул глупость, однако не стоит из-за нее горячиться. Так мы с вами далеко зайдем. Не следует туда заходить, там мель, а не фарватер.

И вот ведь казалось, будто крик ее будет рваться долго – но нет, стоило ему чуть возвысить голос, как сразу и кричать стало не нужно: отозвался, значит, дозвалась…

– Жизнь наша, Регина Дмитриевна, одноразовый рейс по морю все более коварному с грузами все более неудобными. Мысль не новая, но для нас с вами – наиглавнейшая. Станьте-ка вы стивидором, опустите все свои тяжкие воспоминания в самые глубокие трюмы да закрепите понадежнее, чтобы никогда больше не смещались и не угрожали опрокинуть. А я, с вашего позволения, капитаном стану, и обещаю, что не уйдем мы с нашего общего фарватера. И начнем плавание сегодня же, откладывать резона нет. Англичанина мы загрузим к полудню, норвежца часам к пяти, стало быть, к шести я за вами, Павлом и Ганной заеду; необходимые вещи к этому времени, пожалуйста, соберите. Заплыв пропущу, есть дело поважнее…

– Погодите! – очнулась Рина. – Вы хотите всех нас куда-то везти. Куда? И зачем?

– Как это – куда? Как – зачем? Да слышали ли вы меня? Повезу пока в дом деда, в Дачный переулок. В три ближайших дня снимем хорошую квартиру, удобно меблированную и поближе к месту, где вы и Павел привыкли жить, а довольно скоро я заработаю денег достаточно для собственного дома. И раньше бы заработал, да не было нужды для себя одного стараться. Кое-какие накопления есть, немалые, в общем, накопления, но на приличествующий вам дом пока, мне кажется, не хватит. Не беда, через год, самое большее два, все осуществим.

– Но так невозможно, я не могу все это оставить, – тихо сказала она, улыбнулась виновато и повела рукой, очерчивая словно бы не пространство квартиры, а больничный коридор. Уныло пустынный коридор, сновать по которому так стремительно, чтобы на спинах трепетали тесемки-завязочки от длинных белых халатов – уже незачем. Да и вообще передвигаться незачем: порошки, микстуры и прикладывание стетоскопов уже никому не помогут, ибо спорая работа патологоанатомов вскоре еще раз подтвердит, что уход в мир иной – всего лишь имманентность пребывания в мире этом.

Георгий всегда считал фразу «внезапно ослабели ноги» писательской выдумкой – с чего бы это им, выносливым, вдруг слабеть? Но после сказанного Риной понял, что не смог бы сейчас подняться из кресла, даже если б и захотел…

– Не можете?! Почему?! Разве вы не полюбили меня, как и я вас, – сразу и навсегда?

– Полюбила. Сразу и навсегда.

На лице ее оставалась та же улыбка, без малейших проблесков решимости и воли – и почему-то именно она, такая, убедила Георгия, что все сгорело до головешек, до золы, до пепла даже…

И вот именно в этом субстрате, который вовсе и не субстрат, не питательная среда – ведь что питательного в пепле? – ему предстоит теперь жить?! Ему, переполненному витальностью, здоровым критицизмом неунывающего ума… ему, потомку бойцов, выкованных молотом казацкой судьбы, предлагают жить рядом с этой улыбкой смирившегося узника?!

– Объяснитесь, пожалуйста! – И сухость его тона яснее ясного дала ей понять, что все кончено… если что-то вообще начиналось…

– Что ж тут объяснять? Мой муж – это больной ребенок. Как его оставить?

– Муж по названию.

– Нет, муж по венчанию.

– Того брака, который освящается церковью, у вас не существовало с самого первого дня.

– Но осененные Господом обязательства быть вместе – остались. «… я другому отдана; я буду век ему верна».

– Это было сказано в начале прошлого века!

– Это было сказано на все времена.

– Значит, вы – с ним, что бы ни произошло?

– Да.

– А мы с вами… по нумерам станем таскаться или тайное гнездышко совьем?