Фарватер

– Название не придумал, просто попробовал и убедился, что так быстрее, нежели брассом.

И было ясно, что только Риночку сейчас и видит, только ради нее выдумал порхания над водой. Однако же, подойдя, с дамами был нейтрально галантен, зато руку Торобчинскому пожал так сердечно, что тот, едва ль не взвыв, мысленно поклялся себе никогда больше не рычать на пациентов, плохо реагирующих на боль, причиняемую из самых добрых побуждений. И, с трудом взобравшись на такую нешуточную для дантиста нравственную высоту, спросил:

– Для чего же нужны подобные сверхдальние заплывы, Георгий Николаевич? Какова, ежели не секрет, конечная цель?

Рине стало стыдно: почему, занятая своими переживаниями, она до сих пор не удосужилась задать этот простой вопрос? Кому, как не ей, знать, что у Бучнева всегда есть цель – и даже если конечная точка «В» пока только в предощущении, то уж промежуточные «С», «D» и так далее… – на карту нанесены и фарватер между ними известен.

– Какие же это сверхдальние? – возразил Бучнев. – Они тренировочные, а сверхдальний будет ровно через месяц: от Одессы до Херсона за двое суток при максимум пяти часах отдыха. Но и это еще не все…

– Потрясающе! – закричал Торобчинский. – Какой роскошный замысел! Однако не верую, ибо абсурдно!

– Посмотрим… – усмехнулся Георгий.

– Не станем смотреть! – Рина, осознав услышанное, вскочила, озираясь, ища то ли сочувствия, то ли цепь, на которую можно посадить этого безумца. – Я вас не пущу!!

– Пустите, непременно пустите, Регина Дмитриевна, – возмутительно спокойно ответил Георгий. – Как же это возможно – меня не пустить?

И Рина поняла: невозможно. Он перемахнет через любые заборы, рвы и пропасти, проломит любые стены – но поплывет.

И доплывет.

Или погибнет.

– Но я-то в эти двое суток от страха за вас с ума сойду! – вырвалось у нее.

– Совсем это ни к чему, от неизвестности с ума сходить! Надо вам и Павлу плыть на катере, который пойдет метрах в ста позади меня. Вместе с дедом моим. Павел, вы согласны?

– Я?! – заорал Павлушка. – Да за счастье почту!

– А я?! – заорал Торба. – А я что, не за счастье?!

– И вы поместитесь, – согласился Георгий, улыбаясь так, что Торобчинский вожделенно загляделся на его зубы. – Еще на одном катере поплывут репортеры, они уже ногами засучили в предвкушении сенсации. Славное у меня будет сопровождение, императоры такому эскорту позавидуют.

– Нет! – с привычной воинственностью вступила Люси. – Сына я не отпущу!

– Да! – Тон мирного дантиста неожиданно случился еще более воинственным. – И я тоже!.. Арендую катер и буду сопровождать! Вместе с приятелем, отличным доктором, Владимиром Константиновичем Волковым. Он будет наблюдать вас терапевтически, а меня интересует реакция десен на столь долгое пребывание в морской воде. Отлично, просто отлично!

Он приплясывал в возбуждении, представляя свой отчет в журнале Лондонского королевского общества стоматологов… Ага, господа надменные британцы! Полюбуйтесь, что мы тут, в России, вытворяем!

– Боже мой! – Люси рухнула в шезлонг и закатила глаза. – Мир сошел с ума… я же не смогу… умру от морской болезни!

– Я присмотрю за всеми, – зазвеневшим от решимости голосом заявила Рина. – Не беспокойтесь, я присмотрю за всеми!

Она уже видела себя на носу катера, в блузке-матроске и в чесучовой юбке (этот комплект ей очень идет!), с биноклем – то следящей за плывущим Георгием, то по головам пересчитывающей находящихся в ее ведении Павлушек, деда Бучнева, дантиста, отличного доктора Волкова и пронырливых одесских репортеров. Вот это жизнь!

Господи, это же жизнь – и в каком сомнамбулическом отрешении надо было пребывать, чтобы думать, будто она не удалась и заканчивается!

Разный люд толпился вокруг них – и вполне почтенный, и отъявленные стрекулисты[15], коих в избытке на любом пятачке Одессы… Разный, совсем разный, но все увидели Риночкино перерождение и восхитились им.

Никто не усомнился, что она сумеет наилучшим образом присмотреть – и за Бучневым, и за эскортом. А если понадобится, то и за армией. А случись так, что больше некому, то и за державой!

И никто не вспомнил унылое: «Женщина на корабле – к несчастью». Да и кой черт вспоминать, если в этот миг перед ними была валькирия?! Орлеанская дева! Екатерина Великая!

… – Мне, однако, пора! – налюбовавшись ею, опомнился Бучнев. – Мышцы не должны остывать.

– Плывите! – благословила она. – Но помните: нам нынче вечером – в театр, на заключительный концерт сезона!

Риночка, завсегдатай филармонического общества, из года в год абонирующая в Опере одну и ту же ложу, была к происходящему на сцене снисходительна, зато Георгий с первых же тактов открывшей концерт увертюры к «Севильскому цирюльнику» впал в совершенное умиление.