Фашистский социализм

Бердяев и Дриё ла Рошель отвергают Марксову теорию классов. Однако трудно отрицать, что она отражает некоторые объективные структуры. Этим марксистская критика буржуазного общества отличается от современной критической теории, для которой трудно найти объективные основания. Современная власть «гуманизировалась», стала стерильной, незаметной. И вместе с тем она вызывает какой-то смутный протест. Наша ситуация радикально отличается от ситуации, в которой оказались интеллектуалы девятнадцатого столетия. Мы уже не можем доверять даже собственному чувству протеста против современного порядка. Поскольку он не выстроился перед нами так сказать фронтально, а окружает нас спереди, сзади, сбоку, снаружи и внутри, то мы уже не можем доверять даже чувству справедливости, которое в прежние времена служило стимулом социальных движений. Марксистская теория борьбы двух классов сегодня кажется слишком упрощенным объяснением развития общества, и нам трудно не согласиться с критикой ее Дриё ла Рошелем. По его мнению, классы, если они и существуют, то действуют в истории через своих представителей, которые образуют элиту. При этом элита феодального общества, конечно, отличается от буржуазной элиты, но вовсе не классовым чувством, а, скорее, технологией власти и управления. Если элита военизированного общества (рыцари) действовала силой оружия и культивировала отвагу и смелость, честность и верность, то уже придворное общество использует больше интригу, а средством продвижения наверх выбирает хорошие манеры, правильную речь, учтивость, этикет. Буржуазное общество подхватывает способность к самодисциплине и сдержанности и соединяет это с экономическим расчетом. Оно как раз и выступало объектом критики у Маркса, который был далек от сведения классов только к самосознанию. В своих работах он описывает рабочий класс и буржуазию в аспекте телесности и духовности, но определяющую роль отводит классовому сознанию. И это не ошибка, ибо Маркс жил во времена поляризации и борьбы этих классов, «растворение» которых произошло гораздо позже, когда профсоюзная и партийная элита свела технологию власти к манипуляции массами. Огромную роль стало играть формирование общественного мнения. Этот бог буржуазной политологии, к которому апеллируют средства массовой информации, еженедельно публикующие уровень популярности того или иного политика, на самом деле является не чем иным, как продуктом масс-медиа, которые давно определяются как «четвертая власть». Об этом нельзя забывать тем, кто живет в демократическом обществе. На самом деле их свобода во многом иллюзорная, так как выбор, который осуществляют избиратели, трудно назвать свободным. Ведь он уже задан наперед, ибо разница между двумя или более кандидатами, претендующими на власть, чаще всего совершенно неуловима. Трудно возразить относительно растворения рабочего класса. Он, так сказать, не дан, а задан. Лидеры рабочего движения, по Марксу, свои основные усилия должны были потратить не на борьбу между собою за власть, а на воспитание и просвещение народа, на формирование классового самосознания, т. е. на превращение «класса на бумаге» в реальный класс. Однако этого не произошло, и сегодня влияние рабочего движения на политику совершенно ничтожно. Дриё ла Рошель прав: крестьяне, связанные с землей, гораздо более активно отстаивали свои ценности, чем люмпенизированное городское население, жаждущее лишь хлеба и зрелищ. Нельзя не видеть и деградацию господствующего класса. Когда-то Ницше, наблюдая измельчание и даже вырождение людей в буржуазном обществе, грезил о расе господ, о художественном синтезе Цезаря и Наполеона, т. е. о сильной, справедливой и честной власти, которая не скрывает насилия, а применяет его там, где нужно и настолько, насколько может. Однако он вскоре разочаровался в эстетическом подходе к истории, и его «сверхчеловек» описывается в отрывке «Европейский нигилизм», помещенном в «Воле к власти», как самое умеренное существо. Ницшеанские идеи, подхваченные будь то фашистами, будь то радикально настроенными интеллектуалами типа Батайя, Беньямина или Дриё ла Рошеля, имели компенсаторный характер, и интерес к ним, в сущности, означал, что эпоха сильной и открытой власти уже миновала.