Фашизм: реинкарнация. От генералов Гитлера до современных неонацистов и правых экстремистов

Президент Клинтон говорил о «неумолимой логике глобализации», процессе, который не сможет избежать ни одна страна. Это, похоже, необратимое явление имеет экономическую основу, однако несёт в себе серьёзные культурные и социальные последствия. Совершенно несовместимая с традиционным укладом жизни и региональными различиями мировая торговля выступает в роли огромного гомогенизатора, размывая местную специфику и национальные черты, уничтожая уникальные этнические особенности. Люди боятся не только потерять работу (если, конечно, она у них есть), но и свою культуру и национальную идентичность. Там, где утрачивают свою силу национальные традиции, люди становятся разобщёнными и лишаются своих психологических корней. Это делает их более уязвимыми для соблазнов ультранационализма, выступающего против того, что Бенджамин Барбер (Benjamin Barber) очень удачно назвал «немым и стерилизованным единством» мира McDonald's. Если смотреть правде в лицо, то глобализацию крайне сложно отличить от американизации. У глобальной монокультуры уши Микки Мауса, она пьёт кока–колу и пепси, ест «Биг Маки», смотрит бесконечные повторы сериалов Dallas и Melrose Place, работает на ноутбуках IBM с новейшей версией операционной системы Microsoft Windows.

Новые информационные технологии, которые парадоксально, с одной стороны, облегчают общение, а с другой — способствуют отчуждённости, создали среду, особенно благоприятную для финансовых спекуляций и быстрого роста глобальной торговли. Все большую роль в мировой экономике начинают играть транснациональные корпорации, международное лобби, элитные торговые союзы, а не находящиеся на виду официальные лица. Эти глобальные силы нарушили целый ряд обычных прерогатив национального государства, ставя под вопрос демократические понятия политической власти и народного представительства. Способность национальных правительств регулировать собственную экономику была в значительной степени сужена глобализацией финансовых рынков.

Хотя в теории свободный рынок должен гарантировать максимальную эффективность, на практике он лишь усилил вопиющее неравенство и ускорил распад социальных структур, приведя к широкому распространению нестабильности, обнищанию, массовой миграции и этническим распрям. Можно констатировать, что на пороге XXI века мир увяз в постмодернистском феодализме, где крупный бизнес правит своими цифровыми вотчинами, не обращая внимания на слабые государства, в которых центральными органами власти становятся новые первосвященники — Международный валютный фонд и крупные банкиры. В то же время ослабление власти классического национального государства спровоцировало острую реакцию со стороны ультранационалистов, особенно в тех регионах, которые были поражены экономическими потрясениями.

В апреле 1999 года, в разгар тяжёлой экономической рецессии, японские избиратели выбрали на пост мэра Токио отъявленного правого националиста Шинтаро Ишихару. И в то время как большинство японских правых рассматривали Соединённые Штаты в качестве своего ближайшего союзника в борьбе против заклятого врага — СССР, Ишихара публично обвинил несколько влиятельных американских евреев в запугивании Азии, призвав японское руководство занять более жёсткую позицию по отношению к Вашингтону. Ишихара назвал ложью так называемую «Нанкинскую резню» 1937 года, в ходе которой императорская армия Японии уничтожила 300 тысяч гражданского населения Китая[41].

Болезненные последствия азиатских экономических неурядиц 1997 года ощущались во многих странах, включая Индонезию, где крах национальной валюты спровоцировал голодные бунты и этническое насилие. Толпа, искавшая виновников случившегося, нашла их в китайских владельцах магазинов. По всей стране на них нападали и убивали. В то же время банды, вооружённые охотничьими ружьями, копьями и клинками, прочёсывали деревни на острове Борнео в поисках рабочих–мигрантов, которых также обвиняли в кризисе. Мигрантов как угрозу местным жителям поносили и терроризировали с пугающей регулярностью от Сеула до Южной Африки и Саксонии.

Оседлав гребень популистской реакции на глобализацию, ультраправые демагоги Европы сопровождали свои антииммигрантские тирады целенаправленной критикой Маастрихтского договора и предусмотренной им единой европейской валюты. Они извлекли максимальную выгоду из ожидавшихся опасений относительно деятельности Европейского платёжного союза, который по существу является попыткой части крупных бизнесменов Европы приспособиться к реалиям современного мирового порядка. Полноценное членство в ЕС требовало болезненных бюджетных ограничений со стороны стран–членов, отказывавшихся от своих полномочий в ключевых финансовых вопросах в пользу никем не избранных банкиров из Франкфурта. Введение евро лишало национальные правительства возможности бороться с высокой безработицей и ростом неравенства в доходах путём коррекции курса национальной валюты и установления собственной процентной ставки[42].