Фасциатус (Ястребиный орел и другие)

Эти уникальные климатические условия определили развитие удивительных по своему разнообразию фауны и флоры, включающих очень высокий процент эндеми­ков - видов, обитающих только здесь. В ущельях Западного Копетдага еще совсем недавно произрастали девственные леса с уникальными видами диких плодовых де­ревьев, миндаля, инжира, грец­кого ореха, граната, винограда. На открытых про­странствах встречались дикие виды ржи, овса, пшеницы. Что воистину уникально - многие из этих диких растений превосходили по качеству мировые стандарты культурных сортов.

Животный мир был под стать растительному: экзотические виды летучих мышей, малоизученных грызунов, тугайный олень, безоаровый козел, полосатая гиена, за­кавказский бурый медведь, туркестанская рысь, гепард, туранский тигр, переднеази­атский леопард, медоед, среднеазиатская выдра - вот далеко не полный перечень одних лишь млекопитаю­щих, еще совсем недавно населявших эти края. Многие из них уже исчезли навсегда, другие лишь иногда заходят из Ира­на, численность тре­тьих неуклонно сокращается. Былое великолепие тает буквально на глазах…

Понятно, почему это место как магнит десятилетие за десятилетием притягивает сюда ботаников и зоологов всех специ­альностей из самых разных концов страны. Не случайно наш замечательный биолог Николай Иванович Вавилов, без преувеличен­ия, - один из самых блистательных интеллигентов двадцатого столетия, выделил Западный Копетдаг как бес­ценный природный центр происхождения культурных рас­тений, основав в 1930 году в Кара–Кале Туркменскую опытную станцию всесоюзного института растениеводства (ТОС ВИР, в обиходе -- просто «ВИР»).

Поразительно, как порой личность одного человека может влиять на жизнь многих и многих людей. Каждый раз, входя на станцию, я ощущал, что все здесь проникнуто связью с идеями и делами Вавилова. Продвинув на шаг вперед мировое расте­ниеводство, он помог удовлетворению жизненно важных нужд миллионов людей по всему свету, но сам был заморен голодом и издевательствами в саратовской тюрьме в 1943 году - сталинские вертухаи ретиво отрабатывали свой холуй­ский паек».

АРХИВЫ

- Вот тебе талисм­ан, в коем перечислен­ы мои предки до седьмого колен­а…

(Хорас­анская сказка)

«4 января. Привет, Лешка!

Помнишь наш давнишний разговор с Михеичем о традициях и честности исследо­вателя применительно к полевой зоо­логии? Я часто этот разговор вспоминаю (как и самого Михеича, привет ему передай!).

Перечитывая пожелтевшие страницы старых работ в библиотеках или перебирая тушки птиц в музейных коллекциях, я раз за разом с благодарностью и уважением обращаюсь к тем, кто десятилетия, а порой столетие и более назад побывал на Сум­баре, по–своему соприкоснувшись с тем же, чем живу и с чем Сейчас работаю я сам.

Пардон уж за высокий штиль, но действительно вопросом чести становится ничего не упустить, с полным вниманием от­нестись к каждому описанию, не ошибиться в датах и уточнить подчас по–разному транскрибируемые или уже изменившие­ся гео­графические названия.

Открывая в хранилище зоомузея ящик с тушками жаворонков, я не верю своим глазам, доставая оттуда экземпляры, до­бытые в знакомых мне местах сто лет назад (один потрепанный уже пустынный жаворонок датирован 1788 годом!) Фамилия кол­лектора на этикетке в моем понимании - фа­милия классика. Но это не важно. Пото­му что я с не меньшим трепетом рассматриваю и тушку с совершенно незнакомым мне именем. Потому что в любом случае подпись на этикетке - это не просто бег­лый автограф, случайно завалявшийся в укромном уголке на сто или двести лет. Че­ловек наблюдал эту птицу; руководствуясь некими соображениями, выбрал ее для коллекции; добыл; потратил несколько часов на ее обработку, изготовление тушки и описание. То, что я держу сейчас в руках, - как ни крути, частичка его жизни.

Потом несколько поколений музейных работников оберегали и сохраняли этот эк­земпляр, вложив уже свой труд в об­щую копилку. И все это хранят стеллажи музей­ных запасников, в благородной тишине оберегая бесценный клад (пардон уж за пате­тику). Я в этих запасниках иначе как полушепотом и разговаривать-то не могу, а не вымыв предварительно руки, до птиц и не дотрагиваюсь. И чихаю иногда от музей­ной пыли.

В сегодняшнем мире, задрюченном электронной изощренностью, каждая птичья тушка для меня не просто бесценный атрибут одной из самых древних и славных наук, она с каждым годом - все более значимый элемент целой культуры традицио­нных зоологических исследований. Дай Бог, чтобы и через сто лет эту тушку кто-ни­будь уважительно вынул из ко­робки…

Вспомнил про музей и про коллекции, неожиданно наткнувшись на полке в ВИРе на случайно попавшую туда очень старую публикацию по птицам Туркмении. Порой ведь трачу в Москве неделю, чтобы найти маленькую заметку, опубликованную много лет назад где-нибудь в провинции небольшим тиражом, но раз за разом ощущаю, что каждый опи­санный давным–давно факт приобретает особый вес уже одним тем, что он дошел до нас через десятилетия.