Фасциатус (Ястребиный орел и другие)

Все-таки Михеич, Мудрый Дед, прав, как сама земля; дай Бог ему здоровья…»

Занимаясь фаунистическими изысканиями в таком географическом районе, как Западный Копетдаг, вы соприкасаетесь с целой плеядой славных имен, внесших неоценимый вклад в изучение природы этого удивительного и прекрасного во всех отношениях уголка земли. Не хочу мимоходом перечислять фамилии: многие из этих людей достойны отдельного повест­вования.

Внося свою лепту в общее дело, вы проникаетесь духом приобщения к своему ре­месленному цеху, ответственностью за продолжение начатого давно и не вами и учи­тесь еще больше ценить все то, что окружает вас в этих благословенных ме­стах.

9

По прошес­твии тридцати дней и тридцати ночей, одолев большую часть пути, они достигли подножия высокой горы, у кото­рой остановились на отдых…

- О безжалостн­ые, - со сто­ном ска­зал челов­ек, - чего вам от меня надобн­о? Дайте мне спокойн­о уме­реть.

(Хорас­анская сказка)

Остановившись в четыре часа вечера, после целого дня тряски на дороге и дли­тельного захода в примыкающее к Чан- дыру ущелье Еген–Ата (где мы застряли, пы­таясь вытропить медоеда), все, конечно, устали.

Я из машины так просто выпал: совсем скрутило. Перевалов заявил, что, как вся­кий уважающий себя водила, он сейчас ляжет спать. Кот, проспавший сзади полдоро­ги, продрал сонные глаза с покрасневшими ото сна на жаре белками и сказал, что он не водила, но спать будет продолжать, «…по­тому что П–в, гнида, не дал пива с со­бой купить…».

В результате мы все улеглись на расстеленной у машины кошме и предались сие­сте: Кот продолжал спать, Перевалов уснул, а я лежал и подыхал. Через час, прокли­ная все на свете, я все же героически поднялся. Даже мучаясь медвежьей болезнью, я не мог лежать сложа ноги, упуская вечер наблюдений в столь долгожданном месте. Толкаю Кота, но он лишь сонно бурчит в ответ, что в гробу видал всех орнитологов вместе с их птичками…

Закидываю на плечо свой кажущийся еще более тяжелым старинный «чеховский» акушерский саквояж (удобнейшая конструкция) с фотоаппаратами; собираю волю в кулак, делаю глубокий вдох и толкаю себя по направлению к горе. Чув­ствуя животом, как шагомером, каждый шаг, медленно бреду, вытирая пот, к возвышающейся гораз­до дальше, чем снача­ла казалось, невысокой скале Казан–Гау. На середине пути останавливаюсь, оглядываясь назад, и вижу, что сам Чандыр и наша машина на его берегу - в уже сгущающейся сумеречной тени, там, где стою я, - светло, а скаль­ная стенка впереди аж сияет на еще ярком там солнце.

Подойдя к скалам поближе и выбрав камень поудобнее, приваливаюсь к нему спи­ной, усаживаясь с комфортом, доступ­ным в моем жалком положении. Разламываю сорванный по пути оставшийся на ветке с осени дикий гранат - мелкий, но по вкусу не уступающий садовому; высасываю сок из зерен, наслаждаясь этим райским нек­таром, и пожевываю горькова­тую кожуру, уповая на ее вяжущие свойства.

10

— Подожди здесь, - ска­зал змей…

(Хорас­анская сказка)

Это просто удивительно, как меняется мир вокруг для наблюдателя, присевшего вот так, незаметно, на камень в горах, или около выброшенного бревна на берегу океана, или на опушке среднерусского леса. Все вокруг словно открывается вам в невидимом ранее измерении. Одновременно с тем, как вы сами становитесь непо­движны, многое вокруг приходит в движение. Это как смена картин во время теат­рального дей­ствия - декорации те же, но на первый план выходят уже другие дей­ствующие лица.

КАЗАН–ГАУ, ВЕЧЕР

…А когда пыль улег­лась, шах­заде уви­дел, что сад по­лон диковинн­ых птиц…

(Хорас­анская сказка)

«26 мая…. По мере того как день подходит к концу, жизнь вокруг тоже меняет ритм. Кто-то еще активно продолжает дневные дела, пользуясь тем, что жара спада­ет; кто-то уже готовится к ночлегу; кто-то вот–вот начнет просыпаться в пред­дверии активной ночи.

В воздухе над горой видна пара пустележек, по–домашнему крутящихся около об­рыва; этот мелкий сокол очень обычен здесь повсеместно.

В тихие, менее жаркие предвечерние часы вокруг еще много птичьего пения. От скал и каменистых осыпей раздается залихватский разбойничий посвист большого скалистого поползня. Эта деловитая птичка, шустро снующая между скал и строя­щая удивительные (как из цемента) гнезда, напоминающие конусовидные бункера, постоянно поддерживает меня своим оптимизмом.

У самой вершины Казан–Гау, на приметном камне–присаде, распевает синий ка­менный дрозд. Он действительно си­ний, и его классическая мелодичная песня зву­чит просто роскошно, когда, взлетая на несколько метров, он зависает в воз­духе на пару секунд почти по–жавороночьи, а потом с песней же спускается на прежнее ме­сто.

На опустыненных открытых склонах, ниже в долине, повсеместно слышны поющие самцы желчной овсянки - желтые, как лимоны, с морковно–красной головой; песня у них попроще и по эмоциональности не идет в сравнение с дроздиной; поют на ку­стах и на высокой траве, восседая недалеко от своих гнезд с голубоватыми, в бурую крапину, яйцами.