Фасциатус (Ястребиный орел и другие)

Это, знаешь ли, моржевал я в тот год, когда Васька у нас с Лизой родился. Сам не знаю почему, нашло чего‑то; дурак, наверное, был. Пять утра, мороз, луна на черном небе, а я трюхаю в валенках и в ватнике к проруби, как к собственной по­гибели. Му­жики там уже свежий лед обкололи, расчистили. Влезаю я в эту черную воду, а сам думаю, мол, ну и фиг с ним, зато уж сегодня, что бы со мной ни произошло, хуже это­го уже ничего быть не может…

Так вот, короче, той осенью, до снега еще, Балашиха, конец ноября. Сплошного льда на Гущенке еще нет, но уже мороз вовсю ночью, вдоль берегов замерзает. Со­бирается в шесть утра на берегу несколько таких; хорохоримся, разогреваемся: кто на турнике подтягивается, кто с гирей корячится. Потом заскакиваем в воду по очере­ди, судорожно плаваем по пятна­дцать секунд, выскакиваем пробками на берег, лихо­радочно растираемся полотенцами и ходим браво; хорошо нам (понят­ное дело, что любому хорошо, когда из такой воды вылезет). Посматриваем, понимаешь ли, как от наших разгоряченных тел пар идет; гордимся не гордимся, но ощущаем себя…

Туг и появляется этот мужичонка. Трюх–трюх, в заячьей ушанке за три рубля, в курточке какой‑то задрипанной; даже не прибегает, а просто приходит невесть откуда быстрым шагом.

― Привет, мужики! ― Начинает раздеваться. До семейных трусов. Тощий такой мужик; капля на носу висит; алкаш ал­кашом. Раздевается, значит, смотрит с недове­рием на наших жеребцов, которые тяжести тягают, потом заходит, ежась, в свинцово–неподвижную морозную воду и плывет. Уплывает к дальнему мосту, исче­зает в утренней темноте из поля зре­ния, появляется назад через пятнадцать минут… А мы смотрим на это и не верим…

Он приплывает, вылезает, ни полотенца у него, ничего. Стряхивает воду с плеч, трясет руками (мол, блин, холодно…), отворачивается к кустику, снимает свои линя­лые семейные трусы с тощего белого зада, выжимает, надевает их опять, по­том оде­вается целиком прямо на мокрое тело, напяливает свою ушанку на уши…

― Ну, давайте, мужики, здорово живите… ― И потрюхал себе опять куда‑то, так же утерев каплю на носу…

А мы стоим, физкультурники плюшевые, смотрим на это, и уже никто плеч не рас­правляет, не пыжится…

К чему я это завел?.. Забыл. А, это я к тому, что выпендриваемся много. А уметь принять подарок ― еще труднее, чем уметь его подарить».

32

…он… открыл гла­за и уви­дел, что нет перед ним ни сада, ни дворца, что куда‑то исчезл­и дра­кон и див. А сто­ит он в пустын­е, коей нет ни кон­ца ни края…

(Хорас­анская сказка)

В результате отказа Романа вместо планировавшейся мобильной экспедиции с партнером я вновь оказался сам по себе, без транспорта и с ненужными уже плана­ми, которые готовил три месяца. Терять же даже день сезона, спланирован­ного с та­ким трудом в обход других дел, было просто недопустимо.

Честно признаюсь, настроение у меня было паршивое. Вышагивая под мерный стук шагомера («клик–клик») по адырам от кордона заповедника к ВИРу, к дому Му­равских, вдыхая, как всегда во время своих пеших переходов, незабываемый запах полыни и ощущая подошвами жесткую комковатую поверхность прокаленной солн­цем земли, я думал про все это. И почему‑то про то, как началась для меня моя Турк­мения.

НОВАЯ ЗЕМЛЯ

Крестьянс­кий сын на все гото­вый,

Все­гда он ле­гок на подъем.

Вы мне готовьт­е гроб дубов­ый

И крест серебрян­ый на нем…

(Рус­ская народн­ая пес­ня)

Судьба сия ― предначерт­ание Аллах­а. Не про­тивься ей, а не то бес­славно законч­ишь свои дни…

(Хорас­анская сказка)

«75 сентября. Много лет назад, закончив геофак МГПИ, получив приглашение в аспирантуру на кафедру зоологии и по­ступив в нее, я был одарен неслыханным по­дарком: мой профессор ― Алексей Васильевич Михеев («Михеич») позволил мне самостоятельно выбрать тему диссертации. Сразу должно быть понятно: так везет не всем.

К этому моменту я уже весьма точно представлял, чем хотел бы заниматься, но имел все еще неразрешенной странную на первый взгляд дилемму: изучать интере­сующую меня проблему в тундре на куликах ― или в пустыне на жаворонках.

Соединив предоставленную мне свободу выбора с неуемным географическим во­ображением, я направил свой выбор на север и провел месяц, день за днем изу­чая в библиотеках на удивление немногочисленные и почему‑то очень старые источн­ики по тундре островов Новой Земли.

А когда собрался обосновывать на кафедре этот выбор, старшие коллеги посмот­рели на меня как на лунатика и выска­зались на тот предмет, что орнитологическая увлеченность орнитологической увлеченностью, но неплохо бы и с реальной жизнью хоть какие‑то соприкосновения иметь.