Фасциатус (Ястребиный орел и другие)

Приезжаю на Средний Сумбар. Участок пять на пять кэмэ как на ладони ― огром­ные ветвящиеся ущелья, обозримые все враз. Место уникальное по ландшафту, но цивилизованное до неприличия: основная автомобильная дорога, от нее ― отвилок в горы, поселок. Что совсем хреново ― вдоль Сумбара пасека; пришлый люд отку­да‑то из другого района гонит деньгу: выставили улья, поставили рядом бочку с сиро­пом, который невинные пчелки прямиком качают к себе в соты, производя вроде как «цветочный горный мед». Короче, дрын зеленый, шурави ― они и есть шурави; прут на окружающую действительность как на буфет. Понятное банальное жулье, не за­служивающее упоминания, но меня выводит из себя сам факт: хамское использова­ние вечных природных механизмов, стоящих вне морали, в аморальных целях. Пче­лы не могут обманывать, но оказываются втянутыми в обман, что при всем моем ци­низме бесит меня, вызывая непреодолимое ощу­щение гнусности.

Короче, приехал, сидел–сидел, и что же Вы думаете? Высмотрел пару! У меня, можно сказать, торжественное событие, а они набрали высоту ― и за горизонт. Я ждал–ждал ― ничего. Встаю, саквояж на плечо, глубокий вдох и прямиком вслед за ними к горизонту вдоль одного из ущелий. Ноги до колен стоптал, шагомер мой весь истикался, фляги с собой не было ― сплошные трудовые будни. Ни фига. Красота непере–даваемая, но плюс тридцать три в тени, а тени нет. Птиц даже и не видел.

Возвращаюсь, плюхаюсь без сил на исходную точку; приготовился, сами понимае­те, в поте лица размышлять о диалек­тике бытия, а тут вижу: они опять летят. Мота­ются в пятнадцати метрах над домами, как будто так и надо…

Сижу, а у самого крыша едет: фасциатусы в поле зрения; я сижу; вокруг ― пейзаж; магнитофон на пасеке на подсевших батарейках тянет музыку которую вместе в Ка­буле слушали, ― абсолютно сюрреалистический бедлам, честное слово. Будто все, что раньше за последние годы бывало, не осталось в прошлом, а перемешалось с настоящим… В общем, бред Аза птиц просто животный страх: все время маячат на выстреле от пасечников. И не улетают никуда, вертятся здесь же, мои хорошие.

Сижу, смотрю сверху, изучаю с высоты человеческого гения жизнь орлов, природы и общества: вот одно, вот другое. А они летают, крутятся, всегда рядом, все синхрон­но: самец всегда за самкой, как тень.

Стемнело полностью; бинокль, во–первых, чужой, во–вторых, не двенадцати, а де­сятикратный: еле–еле самку углядел, как она уже в темноте, перелетая по скалам, на гнездо села. Хорошо еще, что углядел.

Переночевал у однорукого сторожа Нурсахата с ночным приключением (чуть до разборки с местными не дошло, но утря­слось; геройски погибнуть права не имел).

Утром, еще в темноте, кусок чурека откусил ― и бегом к гнезду. Представляете, в гладкой скале, посередине тридцати­метрового обрыва ― сферическая дырка от кон­креции! Сколько раз, мотаясь здесь, представлял, как уютно можно было бы укрыть­ся в такой дыре в подходящем месте. Конкреции эти как каменные ядра всех калиб­ров валяются повсеместно, а в скалах везде от них округлые емкости.

В нише (диаметром метра полтора) дно с наклоном внутрь, а основание чуть вы­ступает из скалы небольшим карнизи­ком: в результате птенец в гнезде совершенно незаметен снаружи (а прямо снизу и сама ниша с гнездом не видна).

Вопреки канонам, никакой особой гнездовой постройки, просто рыхлый веник зеле­ных веток, поверх которых с бестолко­во–гордым видом сидит птенец (маховые сан­тиметров по пятнадцать), длинноногий, как страус. (К слову: длинно–ногость ― хоро­ший полевой признак вида, бросающийся в глаза у сидящих птиц, которые почти все­гда держат корпус гори­зонтально, не опуская хвост вниз.) Я этого неофита сразу не­произвольно окрестил Васечкой и просидел на нем, не отры­ваясь, весь день под за­вязку. Закон подлости: последний день, трам–тара–рам…

Родители отпрыска своего блюдут, но мелочной опекой не балуют: за одиннадцать часов наблюдений самка провела на гнезде лишь сто сорок восемь секунд (из них две минуты ― в середине дня, когда притащила в гнездо в клюве метровую зеленую ветку, а потом поклевала от лежащей в гнезде пищухи); остальное время летают во­круг, охотятся.

Взрослые птицы неразлучны: самец от самки ни на шаг; всюду следует за ней, как приклеенный, в пяти ― десяти мет­рах; садится там же, где она, слетает вслед за ней. Смотрится это просто великолепно в своей изысканной элегантности: самка, со­знающая себе цену, с аристократическими манерами, и ее блистательный кавалер, который сам не промах, но при этом не просто также сознает ее цену (и первенство), но и не преминет это галантно подчеркнуть. Удаляется самец от самки лишь в мо­менты демонстрационных полетов, когда пикирует с огромной высоты по синусоиде по нескольку раз под­ряд; да и то часть таких демонстраций адресуется целенаправ­ленно самке в качестве ухаживаний: он пикирует сверху именно к ней. Эх… Вот с кого всем нам, «кобелям паршивым» (привет там Ханум), надо брать пример…