Фасциатус (Ястребиный орел и другие)

Подойдя к скалам поближе и выбрав камень поудобнее, приваливаюсь к нему спи­ной, усаживаясь с комфортом, доступ­ным в моем жалком положении. Разламываю сорванный по пути оставшийся на ветке с осени дикий гранат ― мелкий, но по вкусу не уступающий садовому; высасываю сок из зерен, наслаждаясь этим райским нек­таром, и пожевываю горькова­тую кожуру, уповая на ее вяжущие свойства.

10

— Подожди здесь, ― ска­зал змей…

(Хорас­анская сказка)

Это просто удивительно, как меняется мир вокруг для наблюдателя, присевшего вот так, незаметно, на камень в горах, или около выброшенного бревна на берегу океана, или на опушке среднерусского леса. Все вокруг словно открывается вам в невидимом ранее измерении. Одновременно с тем, как вы сами становитесь непо­движны, многое вокруг приходит в движение. Это как смена картин во время теат­рального дей­ствия ― декорации те же, но на первый план выходят уже другие дей­ствующие лица.

КАЗАН–ГАУ, ВЕЧЕР

…А когда пыль улег­лась, шах­заде уви­дел, что сад по­лон диковинн­ых птиц…

(Хорас­анская сказка)

«26 мая…. По мере того как день подходит к концу, жизнь вокруг тоже меняет ритм. Кто‑то еще активно продолжает дневные дела, пользуясь тем, что жара спада­ет; кто‑то уже готовится к ночлегу; кто‑то вот–вот начнет просыпаться в пред­дверии активной ночи.

В воздухе над горой видна пара пустележек, по–домашнему крутящихся около об­рыва; этот мелкий сокол очень обычен здесь повсеместно.

В тихие, менее жаркие предвечерние часы вокруг еще много птичьего пения. От скал и каменистых осыпей раздается залихватский разбойничий посвист большого скалистого поползня. Эта деловитая птичка, шустро снующая между скал и строя­щая удивительные (как из цемента) гнезда, напоминающие конусовидные бункера, постоянно поддерживает меня своим оптимизмом.

У самой вершины Казан–Гау, на приметном камне–присаде, распевает синий ка­менный дрозд. Он действительно си­ний, и его классическая мелодичная песня зву­чит просто роскошно, когда, взлетая на несколько метров, он зависает в воз­духе на пару секунд почти по–жавороночьи, а потом с песней же спускается на прежнее ме­сто.

На опустыненных открытых склонах, ниже в долине, повсеместно слышны поющие самцы желчной овсянки ― желтые, как лимоны, с морковно–красной головой; песня у них попроще и по эмоциональности не идет в сравнение с дроздиной; поют на ку­стах и на высокой траве, восседая недалеко от своих гнезд с голубоватыми, в бурую крапину, яйцами.

А вот это уже интереснее: от мелкощебнистой осыпи южных отрогов горы раздает­ся очень необычная песня ― звонкое жужжание короткопалого воробья. Через мину­ту со склона слышны уже три самца; распевают себе на камнях и жиденьких кусти­ках, вполне мирно соседствуя друг с другом. Являясь здесь самым невзрачным ви­дом (маленький, серенький, без особых примет), он одновременно и один из самых интересных: встречается реже многих других воробьиных птиц, имеет очень не­большой ареал и изучен еще далеко не полно (кстати, и не воробей вовсе, а отдель­ный обособленный род).

Снизу, от деревьев у Чандыра, парадоксально напоминая Подмосковье или Тару­су, доносится пение южного соловья ― он явно тяготеет к древесной растительности. Там же, на сухой верхушке дерева, пронзительно крича и трепеща в пти­чьем экстазе сине–зелеными крыльями, спариваются сизоворонки («сиворакушки» ― как их За­рудный называет); так и надо ― весна. Из‑за склонов ближайших адыров доносится озабоченное квохтанье невидимых мне кекликов ― разбира­ются там со своими кури­ными делами.

Вдоль горизонта на востоке, от Ирана в нашу сторону, перелетает, паря плавными кругами, как всегда невозмутимый, черный гриф (странно, конвекции‑то уже почти нет). Вдоль склонов Казан–Гау в неторопливом охотничьем полете низко над скала­ми скользит бородач, неизменно привлекающий внимание своей редкостью и экзоти­ческой трансцендентной внешностью (под клювом у него действительно торчит ме­фистофельская бородка из черных перьев). Особая птица, ох, особая; все в ней осо­бо: весь облик, все поведение, то, что охотится активно на малой высоте; какой он, на фиг, гриф. Впервые вижу здесь экземпляр столь необычной для этих мест окрас­ки: желтый низ и коричневатый верх тела окрашены у него соответственно в грязно–белый и темно–сизый.

В кусте держидерева в двух метрах от меня, почти над ухом, вдруг раздается воз­мущенный пронзительный стрекот: пара скотоцерок неожиданно обнаружила меня на своей территории. На этих маленьких длиннохвостых пустынных птиц, словно мыши хлопотливо снующих под ветвями, невозможно смотреть без умиления».

ЗМЕЕЯД

Вдруг уви­дели они огром­ную пти­цу, обессилевш­ую от ран и истекающ­ую кро­вью. И та пти­ца заговор­ила с ними человеч­ьим голос­ом…

(Хорас­анская сказка)