Фасциатус (Ястребиный орел и другие)

А Папа так торжественно сургуч с бутылки обколотил аккуратно ножом, открыл ее. Мужики сразу все: мол, дай понюхать! Дай понюхать! Передают бутылку вокруг сто­ла, нюхают по очереди, кто‑то аж зажмурился («Крепчак!»), кто‑то наоборот, мол, надо же, и не пахнет ничем, наверное, сверхчистый! Давай, Шура, разливай по но­жичку!

Все рюмки составили вместе ― разливает Папа. Никогда я такого не видел рань­ше: чтобы что‑то в рюмки разливали так аккуратно, по лезвию наклоненного ножа. Налили, разобрали, подняли, приготовились пить, сидят все молча и торже­ственно. И решили выпить «За космос!», потому что космос ― это лучшее, что есть в нашей стране, и самое главное (я, подсматривающий за происходящим из соседней комна­ты, тоже с этим согласен).

И вот выпили они все и сидят молчат, никто ничего не говорит, держат стопки на весу. И вдруг Валюшка Папе:

― Шур, а ведь это вода…

Дальше я не понял ничего, кроме того, что в бутылку эту какие‑то жулики воды на­лили зачем‑то. А за столом все сидят ошарашенные.

Папа сначала очень расстроился, а потом все решили» махнуть рукой», открыли другие бутылки, простые, из нашего де­ревенского магазина, а потом смеялись весь вечер, рассказывая друг другу за столом одно и то же («А Шурка‑то! По но­жичку, по ножичку!.. Ха–ха! А мы‑то!.. Ха–ха–ха!»)

Стропы для космоса сделаны из самых крепких капроновых ниток. На одной такой нитке можно огромного сома выта­щить. Папа рассказывал, что он видел такое на озере Балхаш (название похоже на Балашиху, правда? «Балашиха» ―- «Балхаш». Но это совсем другое название, и место совсем другое, это тоже в Казахстане, неда­леко от космодрома Байко­нур).

Вот из таких очень крепких ниток я и плету канатик, чтобы ловить курятника. Но чтобы эти нитки получить, надо сначала распустить стропу, что не очень трудно, если сумеешь начать; потом мотаешь себе и мотаешь, накручиваешь нитку на клу­бок, а эта нитка выходит из стропы легко, как по маслу.

Вот из этих ниток я и плету потом канатик специальным морским захватом. Это меня Миша научил ― Валюшкин брат, он служил на флоте. Этот захват одним дви­жением перехватывает сразу три нитки и сплетает их красивым узором; но это не для красоты, а чтобы получился особо крепкий канатик, который я и плету уже четвертый день и еще долго плести буду, потому что за три дня получилось у меня от силы мет­ра полтора; хотя ниток ушло ― тьма. Зато будет очень крепко и ку­рятник ни за что не вырвется.

А курятником он называется потому, что таскает кур. Так Славка говорит. Вооб­ще‑то он не Славка, а «дядя Слава», но его все взрослые зовут «Славка», поэтому и я его про себя тоже «Славка» называю, хотя и обращаюсь к нему «дядя Сла­ва». У него большой чуб и синие глаза как у поэта Есенина (я видел в книжке на картинке голову поэта Есенина).

Так вот, Славка говорит, что сам видел, как курятник утащил от дома курицу. Нале­тел, подхватил ее когтями и унес…

Я представляю, как это могло бы выглядеть: огромный хищный курятник пикирует с неба и хватает курицу… И правиль­но делает. А как же иначе? Ведь он ― дикий хищ­ник!

У него даже цвет хищный. Курятник не гладкий, как домашние куры или гуси или даже как некоторые дикие, но не хищ­ные птицы, ― он пестрый. Это очень особая пе­строта у него, по ней сразу чувствуется, что курятник ― хищник. Перо как найдешь на поле, сразу понятно, что это перо от курятника, и сразу видна в нем небывалая сила и хищность.

Вот доплету канатик до нужной длины, подсторожу курятника на приманку и пой­маю его, чтобы подержать в руках…

А потом отпущу, и он снова полетит высоко–высоко…»

ВАЛЕНТИН

…Сам же до­стал бу­магу и напис­ал шаху ди­вов письмо, в коем уведомл­ял о сво­ем благополучн­ом прибыт­ии на зем­лю лю­дей…

(Хорас­анская сказка)

«14 мая. Дорогой Валентин!

Первым делом поздравляю тебя с юбилеем! Здоровья, счастья, чтобы дела уда­вались и чтобы люди вокруг были хоро­шие! Шестьдесят ― отличный возраст. Осо­бенно когда ручищи еще железные… Небось потешаешься сейчас, вспоминая себя тридцатилетнего? То‑то.

Уверен, что ты немало удивлен моим письмом. Удивлен, удивлен, чего уж там. В жизни тебе не писал, а тут вот, пожа­луйста.

Я ведь сейчас в Туркестане. Гоняю по пустыне своих воробьев. Счастлив этим без­мерно. Может, потому, что я сейчас далеко, показалось особенно важным высказать тебе нахлынувшие на меня вдруг, ни с того ни с сего, воспоминания.

То есть и не очень‑то вдруг. Потому как про Волгу, про Едимново и про все там происходившее постоянно думаю. А вот что действительно вдруг, так это то, что сего­дня утром проснулся не в пять тридцать, как всегда, а на час раньше; подско­чил от неудержимой потребности (как от вспышки какой‑то в голове), не откладывая, сесть и написать тебе.