Фата-Моргана № 1

— Значит, если я сурово накажу тебя, ты согласишься с этим, зная, что это делается ради твоего же блага и безопасности.

— Д-да, папа.

Прежде чем заговорить, отец еще раз прошелся по комнате.

— Но сначала я хочу задать тебе несколько вопросов. От честности твоих ответов будет зависеть тяжесть наказания. Я знаю, что ты не просто включал аппарат, но и пользовался им. Сколько раз?

— Один раз, папа…

— Я еще раз спрашиваю — сколько раз?

— Два, папа.

— Так-то лучше.

Отцу казалось, что его суровый вид и грозный голос внушают сыну страх, и это заставляет его говорить правду. Зная это, Годфри беззастенчиво врал в первый раз, а во второй — лишь ненамного подправил свою ложь. Надо признаться, что взгляд папаши и в самом деле был суров, но не настолько, чтобы раскаяться полностью. Главное — немного смущения при повторном признании, опущенные к полу глаза при первом обмане и твердость при втором. На самом же деле Годфри проходил через ворота времени раз пятнадцать.

— Ты должен усвоить, что честность в отношениях между людьми — главный фундамент здорового общества.

«О, боже, — подумал Годфри, — как же глуп мой отец!»

Но вслух произнес:

— Да, папа.

— А как ты добрался до аппарата, ведь он заперт в моей лаборатории?

Годфри лихорадочно думал. Сказать правду — конец всему. Но ничего другого не оставалось. Ведь не скажешь же ему, будто залез в лабораторию через окно: с тех пор как соседи, взбешенные странными опытами отца, пытались разгромить дом, он заложил окна лаборатории кирпичом, что же касается двери, то ее отец никогда не забывал закрывать на ключ.

Перебрав в уме все варианты, Годфри залез во внутренний карман пиджака и достал ключ.

— Я нашел его в коробке со старыми ржавыми ключами, что на чердаке. В тот день шел дождь, и я обошел весь дом, подбирая ключи ко всем замкам. Этот был единственный, который подошел.

Отец взял ключ.

— А если бы этот ключ был от порохового погреба, ты бы тоже открыл его, с риском взорвать всю семью — больную мать, сестренку, себя, наконец?

— Д-да, папа,… то есть, нет, папа.

— Необузданное любопытство, сын мой, едва ли лучше полного равнодушия. А теперь расскажи мне о своих тайных путешествиях. Какой год в будущем ты посетил?

— Две тысячи тридцать пятый, папа, — невзирая на отчаянье, охватившее его, он не мог сдержать улыбки, увидев, как отец привстал в кресле.

— Откуда ты знаешь, что был именно в этом году?

— Я не знал, пока не увидел цифры на табло, когда вернулся.

— А что ты там делал, что видел?

— Я видел тебя. Ты танцевал с очень красивой блондинкой, папа.

«Ну что, получил, — подумал Годфри. — Попробуй теперь, тронь меня».

— Я только прогулялся вокруг, папа, — сказал он вслух, — и сразу же вернулся. Я был очень осторожен.

— Да, мой мальчик, но не настолько, чтобы отказаться от дальнейших прогулок.

— Н-е-е-т, папа. Когда я вернулся во второй раз, табло указывало на тысяча девятьсот восемьдесят пятый год.

Там было гораздо лучше, чем в 2035 — еще бы! В 2035-м большой сад, расположенный по соседству, был обсажен колючими кактусами, наверное, по последней моде, потому что все окрестные сады были засажены тем же.

Но в 1985-м на этом месте «был» замечательный парк с высокими деревьями и шелковой травой, с маленьким прудом и мостиком через него и… там была Мелинда…

Увидев его впервые, Мелинда очень испугалась.

— Ты живой или привидение? — сразу же спросила она.

— Конечно, живой, — засмеялся Годфри и ущипнул ее. Она тоже ущипнула его и только тогда поверила окончательно.

Сначала Годфри думал, что его одежда, необычная для ее времени, смутила Мелинду. Ведь нет ничего более изменчивого, чем мода, если не считать женщин. Но если одежда Годфри и отличалась от той, что носили в 1985, то не настолько, чтобы привлечь внимание. Дело было не в этом: Мелинда объяснила, что она иногда видит то, чего нет. Это было одним из проявлений ее болезни — невроза. Годфри никогда не слышал о такой, но понял, что это очень тяжелое заболевание.

— Что-то вроде упадка сил? — спросил он.

— Упадок сил? — переспросила она и засмеялась неуверенно, будто сомневалась в том, что умеет смеяться.

— Я только что засмеялась, — вдруг сказала она, — да, засмеялась… впервые… в жизни…

Он приходил еще и еще, и она смеялась все чаще и больше, все звонче и веселее. Наверное, его слова и манеры казались Мелинде очень необычными и забавными. Но он не сердился на нее за этот смех, даже наоборот: он звучал, как переливы колокольчиков, и Годфри ощущал странное удовольствие и с радостью превращался в шута.

Озабоченное выражение, более свойственное людям преклонного возраста, вскоре исчезло с лица Мелинды, она стала безмятежно красивой, щеки покрылись нежным румянцем.

Так они вошли в прекрасный мир 1985-го года: мир живого кино, ракет, летающих над головой, мир чудесной сладкой ваты. Подчас он даже пугал Годфри, хотя он скорее бы умер, чем показал свой страх Мелинде.

— Я слышал, — ворвался в его воспоминания отец, — что ты проговорился кому-то об аппарате. Поэтому я сделаю то, что должен был сделать три года назад, если бы мама не отговорила меня тогда. Я отправлю тебя в морскую школу.