Фата-Моргана №2

— Она Шамбло! Шамбло, дурак! Дай ей пинка, чтобы она вылетела сюда — а мы уж позаботимся о ней!

— Я сам позабочусь о ней! — сказал небрежно Смит.

— Говорю же тебе, она — Шамбло! Проклятье! Таких мы не оставляем в живых! Толкни ее к нам!

Но повторение этого имени не произвело на Смита никакого впечатления, а его природное упорство заметно усилилось, когда толпа придвинулась вплоть до пограничного круга и ее крики стали громче.

— Шамбло! Толкни ее сюда! Отдай нам Шамбло! Шамбло! Смит вдруг сменил свою небрежную позу, уперся ногами в землю и угрожающе поднял свой пистолет.

— Назад! — закричал он. — Она моя! Назад!

У него не было намерения выстрелить из лучевого ружья. Он теперь знал, что они не убьют его, если он первый не начнет стрелять, а он не собирался умирать ради какой-то девушки, жертвовать ради нее своей жизнью. Но он ожидал серьезной драки и инстинктивно готовился к ней, глядя на взволнованную толпу. К его удивлению, вдруг случилось такое, чего он ранее не видел. Услышав его упрямый ответ передние отшатнулись назад не в испуге, но с явным удивлением. Бывший дозорный сказал: — Тебе! Она принадлежит тебе? — таким голосом, в котором гнев сменился недоумением.

Смит встал, широко расставив ноги в сапогах перед съежившейся фигурой, и помахал пистолетом.

— Да! — сказал он. — И она будет моей! Отойдите назад!

Мужчина уставился на него, не сказав ни слова, и на его обветренном лице отразились ужас, отвращение и недоверие. Недоверие на миг победило, и он спросил:

— Тебе?

Смит упрямо кивнул.

Мужчина вдруг отступил, его поза выражала беспредельное презрение. Он махнул толпе рукой и громко сказал:

— Она принадлежит ему!

Напряжение в толпе упало, все замолчали, и презрительное выражение переходило с одного лица на другое.

Бывший дозорный плюнул на покрытую шлаком дорогу и равнодушно отвернулся.

— Ну и оставь ее себе! — крикнул он Смиту через плечо. Но пусть она не показывается в этом городе!

Смит смотрел, почти раскрыв рот и ничего не понимая, на презрительную реакцию толпы, которая уже начинала расходиться. В его голове все смешалось. Он не мог поверить, что такая кровожадная враждебность могла испариться в одно мгновение. И странное сочетание презрения и отвращения, которое он увидел на их лицах, смущало его еще больше. Ландароль нельзя было считать пуританским городом — ему и в голову не могло прийти, что его притязания на девушку могли вызвать всеобщее отвращение.

Нет, здесь было что-то, объяснявшееся более глубокими мотивами. Инстинктивное, внезапное отвращение возникло на лицах, которые он видел — это отвращение не было бы таким сильным, даже если бы он сознался в людоедстве или принадлежности к почитателям Фарола. И все покинули его так поспешно, как будто грех, который он совершил по незнанию, мог перейти и на них.

Улица опустела столь же быстро, как и наполнилась. Он увидел, как один стройный венерианец посмотрел на него через плечо и крикнул презрительно: «Шамбло!» — и это слово вызвало в его сознании новые соображения. — Шамбло! — Слово происходило, видимо, из французского языка. Достаточно странным было то, что оно звучало из уст венерианца или марсианина с сухих равнин, а тон, которым оно было произнесено, смущал его еще больше.

— Таких мы не оставляем в живых! — сказал бывший дозорный. Это напомнило ему что-то… одну строчку из одного древнего текста на его родном языке… «Вы не должны допустить, чтобы ведьма осталась в живых». Он усмехнулся про себя из-за сходства этих слов и в тот же миг вспомнил о девушке.

Она бесшумно встала. Он повернулся и взглянул на нее, снова положил на место свой пистолет, и лишь теперь взглянул на нее с любопытством, а затем стал рассматривать с той полной откровенностью, с которой иногда рассматривают что-то не принадлежащее к роду человеческому. Потому что она не была человеком. Это он понял с первого взгляда, хотя смуглое, красивое тело выглядело совершенно женским, а ярко-красную одежду, — он теперь видел, что она была из кожи, — она носила с той непринужденностью, которые были свойственны лишь немногим нечеловеческим существам. Он понял это, когда заглянул в ее глаза, и неприятный холод пробежал по его телу. Глаза были зелеными, как молодая трава, с вертикальными, как у кошки, зрачками, а в их глубине затаилось выражение темной, звериной мудрости — выражение животного, которое видит лучше, чем человек.

Ее лицо было лишено всякого волосяного покрова; ни бровей, ни ресниц — и он мог бы поклясться, что плоский ярко-красный тюрбан, которым была обвита ее голова, прикрывает лысину. На ногах и руках у нее было по четыре пальца, которые оканчивались круглыми когтями, способными втягиваться, как у кошки. Она провела языком по губам — тонким, плоским, розовым языком, таким же кошачьим, как и ее глаза — и с трудом заговорила. У него сложилось впечатление, что ее горло и язык не приспособлены для человеческой речи.

— Больше нет страха, — сказала она, и ее маленькие зубы оказались белыми и острыми, словно у котенка.