Фата-моргана

Закрепив на спине мешок и мех, Жак, орудуя кинжалом и цепляясь за малейшие выступы, с огромным трудом выбрался из пересохшего колодца. Снаружи дул ветерок. На угольном небе мерцали звезды, а серп луны, ставший чуть полнее, казалось, висел над самой головой.

Передохнув, оруженосец прошелся там, где вчера они сделали привал. От потухшего костра осталась почерневшая зола. Повсюду лежали засохшие конские яблоки. Проклятые сарацины не оставили после себя ничего ценного. Единственное, что нашел Жак, – черствую лепешку с надкушенным краем и два финика. Жуя хлеб, он вспомнил, как Абу держал его в руках перед самым налетом.

С большим трудом удержавшись, чтобы сразу не сожрать найденное, Жак завернул засохший хлеб в тряпицу. Спрятал на груди. Оглядевшись, решил, что пора отправляться в путь. С наступлением ночной прохлады он чувствовал себя совсем неплохо. Даже жажда мучила не так сильно. Предчувствие, что все закончится хорошо, постоянно росло в груди оруженосца, пока не превратилось в уверенность.

Помолившись, Жак прикинул, откуда они приехали к засохшему оазису, и бодро зашагал в том направлении. Мешок с серебром был тяжел, но приятной тяжестью. Впрочем, преодолев первый лье и сделав привал, оруженосец подумал, что лучше бы Господь послал ему золото. Столько же, сколько стоит найденное серебро, но золотом. Весу было бы гораздо меньше, а, значит, и нести легче.

* * *

Жак протер воспаленные глаза. Поморгал, сгоняя выступившие слезы. Снова посмотрел на восток. Там на берегу озера, до которого было с треть лье, в горячем мареве дрожали, оплывали на бирюзовом небосводе свечи минаретов и ажурные башенки. Изумрудом полыхали купола дворца, мечетей, золотом – окованные красной медью крепостные ворота. Маленький, казавшийся игрушечным город причудливым кораллом возвышался среди раскаленных песков.

Оруженосец закрыл слезящиеся глаза. Шел третий день его похода. Воды в мехе осталось на несколько глотков. Жак знал, что скоро выльет их себе в пересохшую глотку. Облегчения они не принесут, только на несколько мгновений во рту посвежеет, а потом пить захочется с новой силой...

Нужно было идти к городу. К озеру, берег которого начинался чуть ли не у самых ворот. Треть лье – это не так много, и он пройдет, хотя ноги подкашиваются от усталости, а мешок с серебром на спине давит, словно мельничный жернов. Жак с ненавистью взглянул на лежавшую у ног бывшую рубаху, набитую монетами. За время ходьбы клад натер ему спину до кровавых пузырей. Делая остановку, он скидывал груз и долго стоял не в силах разогнуться, скрюченный, словно старуха. Или горбун. У себя в голове Жак называл мешок с монетами – «горбом». И как настоящий горбун не мог с ним расстаться.

Вздохнув, оруженосец вытащил затычку из меха. Приложил горлышко к лопнувшим, запекшимся кровью губам. Запрокинув голову, ощутил, как тоненькая струйка потекла на распухший и шершавый язык. В голове на мгновение помутилось. Едва не упав, поперхнувшись, Жак проглотил воду. Восстановив равновесие, постоял с поднятым в руках мехом, ожидая, что, может быть, вытечет еще пара капель...

Втиснув затычку в горлышко, оруженосец оглянулся на торчавшие за спиной шесты. Три гладко обструганных палки. Каждая длиной локтей в пятнадцать, толщиной с руку ребенка. Нехотя, со страхом, но не в силах противиться странному желанию, Жак посмотрел на верхушки шестов. Точнее на человеческие головы. Три отсеченных мужских головы венчали вкопанные на вершине холма шесты. Несмотря на предсмертную муку, жару и разложение, обезобразившие лица казненных, оруженосец без труда узнал в них своего хозяина, иудея, паломника. Не хватало только черномазой башки Абу.

Захватившие в плен де Ланса со спутниками сарацины пренебрегли выкупом: просто отсекли пленникам головы. Теперь они гниют и вялятся на солнце в назидание всем чужестранцам, которые рискнут забрести в эти проклятые пески.

Смаргивая слезы, Жак с трудом оторвал взгляд от страшных указателей. Представил, что рядом на таком же шесте будет торчать его голова. Удивился, что ему не так уж и страшно. Слишком он устал за последние дни. И потерял дорогу. Еще в первую ночь. Нужно было идти к городу. Выйти на берег озера, упасть в него и пить, пить, пить.

Оруженосец с трудом подобрал мешок. Взвалил на спину, сразу превратившись в жалкого горбуна. Медленно на дрожащих, подламывающихся ногах побрел с холма. В какой-то момент оступившись, он опрокинулся на проклятый «горб». Долго лежал под раскаленным солнцем, помутившись сознанием, не в силах перевернуться, как опрокинутая вверх брюхом черепаха.