Фата-моргана любви с оркестром

Тирсо Агилар тихонько откашлялся и стыдливо произнес: «Мими», но в ответ весь кабак взорвался оглушительным хохотом. Что за пидорские выкрутасы! — сказали ему. — Не считается! Бедняжка горнист пытался было сбивчиво пояснить, что так он называл это место своей жены, когда они еще жили вместе, но слушать никто не захотел.

Через некоторое время Жан Матурана отпил большой глоток пива, утер рот рукавом, стукнул кулаком по столу и, просияв, воскликнул: «Абрикос!» Шахтеры, уже оставившие надежду на новые слова, от души его поздравили и послали за второй бутылкой.

Потом Бельо Сандалио протрубил в знак молчания и, посмеиваясь своим металлическим смешком, объявил: «Пачка!» Коньяк вновь воспламенил бокалы, и все умиленно чокнулись. Вот уж и шестнадцать!

Дело начало принимать интересный оборот, когда один шахтер, самый косой из всех, вдруг поднял руку, вскочил на стол и, чуть не поперхнувшись от радости, проорал: «Обжор-ка!» И оглядев толпу победным взглядом, он поклялся, совершенно уверенный в успехе, что, если кто-то выдаст еще одно название в течение следующих пяти минут, то зуб даю — разденусь и голышом спляшу чарльстон на столе.

Раскрыв свой золотой Валтхам, шахтер уже готовился праздновать победу, когда старик-барабанщик, до той поры помалкивавший, разломав и отправив в рот пятую за ночь сигарету, отодвинул сгрудившихся за столом, подошел к пуэльминцу так близко, что едва не задел его полями шляпы, положил ладонь на циферблат его часов и, пережевывая вонючую табачную жвачку, торжественно сказал: «Получкожор!»

Под восторженный рев пьяной толпы и возмущенные вопли хозяйки обнаженный шахтер выкидывал на столе первые коленца своего нелепого танца, а пятеро неразлучных друзей из Литр-банда, восторженно похлопывая друг друга по плечам, по-тихому покинули кабак, пока не заварилась каша.

Из второго заведения на пути они выкатились так же решительно, как вошли, честя на все лады «глаз-алмаз» Тирсо Агилара. Это по его наитию они поперлись в узкий проход между небелеными стенами — «тут, должно быть, первоклассный подпольный притон», с видом знатока заявил горнист, — и угодили в темную комнату без окон, полную щиплющего ноздри дыма и оборванных китайцев, красиво рассевшихся по полу.

На улице они объяснили Тирсо Агилару что к чему, а тот изумленно переспросил:

— Кофий курят?!

— Да не кофий, а опий, придурок! Опий! — хором отвечали музыканты, обмахивая его шляпами и корчась от смеха.

В третьем шалмане их поджидал главный сюрприз вечера. С самого начала они заподозрили неладное в этих стенах небесного цвета, приглушенном свете и негромкой музыке. Обстановка была какая-то странная. Но, сколько ни старались, они никак не могли взять в толк, что именно не так. Наконец, Жан Матурана хлопнул себя по лбу:

— Мать моя родная! Тут же ни одной бабы нету!

— А вон же выпивку разносит? — сказал Тирсо Агилар.

— Эта больше на мужика смахивает, — ответил тарелочник.

— Мужланка и есть, — поддакнул Канделарио Перес.

Они уже перешли в решительное отступление, когда Жан Матурана, растопырив руки, преградил им путь и тихонько велел посмотреть за столик в глубине зала.

— Чтоб у меня кишки лопнули, — сказал он, — если это не наш хитрец Эральдино Лумбрера!

И действительно Эральдино Лумбрера, второй трубач оркестра, как всегда, набриолиненный и напыщенный, в своем неизменном цветастом галстуке выпивал и беседовал с томным юношей, примостившись в темном уголке.

— Вот она, любвеобильная кобылка, про которую он все нам поет, — ехидно сказал тарелочник. — Вы гляньте, как милуются.

— Этот пень поди не знает, что легавый Ибаньес топит пидарасов в море, — сказал Бельо Сандалио.

— А таким жеребцом себя держал, убогий, — сказал Канталисио дель Кармен.

— А по мне, этот горемыка всегда больно хитровыделанным был — не из тех, у кого яйца как надо подвешены, — заключил Канделарио Перес. — Пора бы нам сменить обстановку.

До «Тощего кота» они добрались только к половине четвертого. Тирсо Агилар едва на ногах держался, а разобрать простуженную трескотню Беса с Барабаном стало практически невозможно. За спинами беззаботных выпивох осталось шесть освоенных по дороге питейных заведений. Из последнего пришлось срочно ретироваться ввиду небывалой по масштабу драки, затеянной чужаком, который хотел расплатиться за выпивку и шлюху «дурацким золотом», или «блядским золотом», как еще называли в пампе пирит, более блескучий, чем золото настоящее. Чужаку не повезло в том смысле, что за последнее время несколько девушек уже попались на эту удочку и теперь все ходили бдительные.

Как только они расположились за столиком рядом со сценой в «Тощем коте», Жан Матурана и старый барабанщик, самые трезвые в компании, — «и не потому что мы пили меньше, а потому что мы пить умеем», хвастался Жан, — подметили, что трубач вдруг притих, веснушки на его переносице в задумчивости наморщились, а сам он осматривается кругом, будто контуженный.