Фатальный абонент

«Вот тебе и Пёс, — думал я, — в Чернобыль полез, горячие точки. Что он там забыл? Хотя — человек военный. А я даже не служил, никакая совесть меня не мучила — всё по этапам…»

Сработал домофон. Приехали врачи и констатировали смерть. Выписали справку. Перестраховались — позвонили в отделение полиции. Уехали. Пришёл знакомый участковый.

— Это снова вы? — слегка удивился он, увидев меня. — Что-то мы стали часто встречаться! Больше не падаете с крыльца? Пора бы уже сойти со скользкой дорожки. А то — неровен час…

Покачал головой. Обернулся к Лизе. Достал из папки и передал сложенный пополам листок:

— Вот возьмите, просили.

Она автоматически взяла, продолжала стоять, держа в руках, не раскрывая.

Участковый зашёл в детскую. Выйдя, стал составлять протокол.

Вернулась баба Зина. Начала причитать.

Полицейский обрадовался, что не надо ходить по соседям — её и меня записал в понятые. Вызвал труповозку.

Я поспешил на выход. Решил, что женщины здесь справятся и без меня. Попрощался. Лиза протянула мне сложенный листок, что передал участковый. Тихо произнесла:

— Это тебе.

Я открыл. Там были записаны данные моей матери. И место проживания: Сестрорецк, улица Коммунаров….

Мама, мамочка, мамуля…

Я вспомнил — именно там проживала моя бабушка Наташа. Как приезжала к нам в гости. Сидела на стуле, дремала, сахарок на ладони. Матушка в ванной: дыр-дыр, дыр-дыр… Так мало осталось в памяти…

Глава 17. Месть

…Мать прилетела в Дархан, как только ей сообщили, что я не появляюсь на занятиях. Встретил ее молча. Казалось, с тех пор как я звал ее, убегая от очумевшей толпы однокашников, прошла целая вечность. Сердце мое ожесточилось. Был словно каменный — ни эмоций, ни мыслей, ни желаний.

Мать ходила к директору, общалась с учителями. Не знаю, что ей наговорили. Я твёрдо сказал, что больше в эту школу не пойду. Мы вернулись в поселок геологов.

Первое, что я сделал — разорвал все фотографии, где был изображен с однокашниками, выкинул в ведро. Мать заметила, но ничего не сказала. Мне было все равно. Все стало просто. Ничем не дорожил.

Здесь все было по-прежнему, но совсем не так. Гулять я не хотел. Целыми днями, пока родители работали, лежал на кровати и смотрел в потолок. Вечером после ужина старался смыться к себе на косу. Лежал в шалаше, вспоминал Федора и Ланку. Теперь я знал — с ними мне было хорошо.

К ночи возвращался. Отец всегда сидел на крыльце и нервно курил. Лицо словно аварийная сигнализация вспыхивало в ночи при каждой затяжке. Сжимал в руке пачку «беломора». Ничего не спрашивал. Наверно, думал о том, что ему рассказала мать. Я все время чувствовал, что он хочет поговорить. Напряженно глядел мне вслед, косился со стороны. При случае, осторожно гладил по голове. Но продолжал молчать. Не смог. На прощанье тихо сказал: «Держись, сынок».

И я — держался. Уже без его помощи.

Другой русской школы в Дархане не было, и ближе к лету мать отвезла меня в Союз. Оставила дома. Присматривать за мной перевезла бабку Тоню — свою свекровь. Матери поручить не решилась — баба Наташа была слишком доверчивая, часто болела и много спала.

Прощаясь, мать держалась из последних сил. Напоследок прибрала в квартире. Пол натирала сама, меня не просила. Перестирала все белье.

Я сидел в комнате на диване. Безразлично смотрел, как бабкина собака грызет ножку стола. Из ванной звучало знакомое: дыр-дыр, дыр-дыр…

Мама, мамочка, мамуля вернулась к отцу осуществлять мечту…

— Ну привет, Монгол! — встретил меня Васька Рагоян, сразу нарекая кличкой. Косой шрам на щеке делал его ухмылку злорадной. — Как там заграница поживает?

— Дерьмо! — махнул я рукой. Первобытный строй. Живут в юртах, которые устанавливают в квартиры. Отопление не нужно — греются печкой. Трубы из форточек торчат. Ездят на ишаках — лошадях Пржевальского. Те русских кусают как собаки.

Васька заржал. Он был ростом с меня, хотя гораздо старше. Учился в параллельном классе. Походил на обезьяну: волосатые руки, выдвинутая вперед челюсть, нависающий узкий лоб. Большой рот с отвисшей нижней губой и приплюснутый нос. Густые дуги бровей скрадывали маленькие недоверчивые глазки, которые не смеялись, даже когда Васька покатывался от хохота.

— Выпьешь? — спросил он меня.

— Давай, — именно за этим я пришёл. Хотел обсудить одно дельце.

Мы сидели на кухне. Рагоян стал шарить по шкафам. Заглядывал на полки, отодвигал посуду. Затем вышел в коридор, подставил табурет и встал на него. Через минуту радостный вернулся:

— Отец на антресолях заначку спрятал!

— А как не найдет?

— Подумает, что мать сперла, — усмехнулся он. — А, может, это ее и есть. Они постоянно друг от друга прячут!

Достал из холодильника кусок вареной колбасы, разрезал его пополам, положил на черный хлеб.

— За возвращение, Монгол! — ухмыльнулся он, — Теперь ты Монгол!

Выпили.

— Ты чего не в школе? — спросил я.

— А… болею.

Я сделал удивленное лицо.

— Хандрю! Чего-то хочется, а чего, не знаю. Вот теперь знаю — хотел с тобой выпить.

Он заулыбался и похлопал меня по плечу: