Фатерланд

В её словах была правда. Продвигаясь на Восток, немцы одну за другой обнаруживали массовые могилы сталинских жертв, начиная с захоронения десяти тысяч польских офицеров в Катынском лесу. Миллионы погибли от голода, во время чисток и депортаций в тридцатые годы. Никто не знал точной цифры. Массовые могилы, камеры пыток, лагеря за Полярным кругом – немцы сохранили их все как памятники погибшим, как музеи злодеяний большевиков. Туда водили детей – экскурсоводами служили бывшие заключенные. Существовала целая школа исторических изысканий, посвященная расследованию преступлений коммунизма. По телевидению показывали документальные ленты о результатах сталинской бойни – выбеленные временем черепа и скелеты, заваленные бульдозерами трупы, облепленные землей останки женщин и детей, связанных колючей проволокой и убитых выстрелом в затылок.

Шарлет положила свою руку на его пальцы.

– Мир таков, каков он есть. Даже мне это видно.

Марш заговорил, не глядя на нее.

– Так. Прекрасно. Но все, что вы сказали, я уже слышал. «Это было очень давно». «Тогда была война». «Иваны были хуже всех». «Что может сделать один человек?» Десять лет я слышал, как люди говорили шепотом. Между прочим, так они говорят до сих пор. Шепотом.

Она убрала руку, снова закурила, нервно вертя в руках маленькую золотую зажигалку.

– Когда я отправилась в Берлин, родители дали мне список тех, кого они знали по старым временам. Там было немало людей, связанных с театром, артистов – друзей матери. Думаю, что многие из них были евреями или гомосексуалистами. Я стала их разыскивать. Разумеется, все они исчезли. Это меня не удивило. Но они не просто исчезли. Их словно бы никогда не существовало.

Девушка постукивала зажигалкой по скатерти. Он разглядывал её пальцы – тонкие, без маникюра и украшений.

– Конечно, там, где когда-то жили друзья моей матери, я нашла других людей. Часто пожилых. Они же должны были знать, правда? Но у них был такой вид, будто они ничего не помнят. Смотрели телевизор, пили чай, слушали музыку. От прошлого абсолютно ничего не осталось.

– Взгляните-ка на это, – сказал Марш.

Он достал бумажник и вынул фотографию. Здесь, среди ресторанной роскоши, она казалась неуместной – найденным на чердаке хламом, старьем с блошиного рынка.

Он передал фотографию американке. Шарлет внимательно вглядывалась в нее. Машинально смахнула упавшую на лицо прядь волос.

– Кто это?

– Квартира, в которую я переехал после развода с Кларой, много лет не ремонтировалась. Это было спрятано под обоями в спальне. Я обыскал все комнаты, но это все, что я нашел. Их фамилия Вайсс. Но кто они? Где они теперь? Что с ними стало?

Марш взял фото, сложил его вчетверо и положил обратно в бумажник.

– Что делать, – произнес он, – если, посвятив жизнь розыску преступников, постепенно начинаешь понимать, что настоящие преступники – это люди, на которых ты работаешь? Что делать, когда все тебе твердят: не мучайся, ничего, дескать, не поделаешь, все это было давно?

Она посмотрела на него не так, как раньше.

– Должно быть, вы сходите с ума.

– Или хуже того. Ко мне возвращается рассудок.

Несмотря на протесты Марша, Шарлет настояла на том, чтобы заплатить свою долю стоимости ужина. Была почти полночь, когда они покинули ресторан и пешком направились в гостиницу. Оба молчали. Небо было усеяно звездами, в конце крутой, мощенной булыжником улицы лежало озеро.

Она взяла его за руку.

– Вы спрашивали меня о сотруднике из посольства, Найтингейле; был ли он моим любовником.

– Я допустил бестактность. Извините.

– Огорчились бы вы, если бы я это подтвердила? – Ксавьер замялся. – Так вот, – продолжала она, – я отвечаю: нет. Хотя он хотел бы им стать. Прошу прощения. Похоже, что я хвастаюсь.

– Ничуть. Уверен, многие хотели бы этого.

– Я не встречала никого, кто бы…

«Не встречала…»

Шарли остановилась.

– Мне двадцать пять. Я хожу куда хочу. Делаю что хочу. Выбираю того, кто мне нравится. – Повернувшись к нему, она легко коснулась теплой рукой его щеки. – Господи, как я ненавижу, когда к таким вещам относятся с легкостью, а вы?

Она притянула к себе его голову.

«Как странно, – думал Марш впоследствии, – жить, не зная прошлого, окружающего тебя мира, самого себя. И в то же время как легко! Ты жил день за днем, двигаясь по пути, который проложили тебе другие, не поднимая головы, опутанный их логикой с самых пеленок и до могильного савана. Своего рода неосознанный страх. Теперь этому конец. Как хорошо, что это позади, что бы теперь ни случилось».

Ноги сами несли его по булыжнику. Он взял её под руку. У него так много вопросов.

– Погоди, погоди, – смеялась она, прижимаясь к нему. – Хватит. Остановись. Мне начинает казаться, что ты хочешь меня только ради того, что у меня в голове.

У него в номере она развязала ему галстук и притянула к себе, прильнув влажными губами. Продолжая целовать, сняла пиджак, расстегнула рубашку, распахнула её. Гладила руками грудь, спину, живот.

Встав на колени, с усилием расстегнула ремень.

Ксавьер закрыл глаза, ероша её волосы.