Фацетии

Когда рыцарь Шпет пригласил как-то его с аббатом на храмовой праздник Цвифальтенского монастыря, то ему пришлось сидеть с двумя другими дураками. Он тотчас же оттуда ушел, покинул замок и вернулся домой только на другой день. Когда его спросили, почему он так быстро ушел, он сказал: «Если бы мне дали даже настоящего меду или молока со свежим хлебом (он считал это самой лучшей едой), то я бы все равно не остался, такие сопливые были эти дураки». (Он считал себя умным и возмущался, что его посадили с дураками.)

26. О ПОКАЯНИИ ВОЛКА, ЛИСЫ И ОСЛА (ПО ГУГО ТРИМБЕРГСКОМУ [70] , ВЫДАЮЩЕМУСЯ НАШЕМУ ПОЭТУ)

Однажды, чтобы получить индульгенцию (так я это назову), волк, лиса и осел отправились в Рим. По дороге, когда волк сказал, что у папы много других важных дел, они решили сами друг друга исповедовать и наложить каждому покаяние. Волк первый так исповедовался лисе: он видел свинью, у которой было двенадцать поросят, и когда она сама, такая жирная, гуляла по полю, поросята ее погибали дома от голода; поэтому он сожрал мать, которая была столь бесчестна, что покинула своих детей. Потом, движимый состраданием, он из жалости похитил, задушил и съел всех поросят. Волк рассказывал это со слезами и просил отпустить ему грех. Лиса сказала: «Ты не совершил большого греха: это было сострадание к сиротам. Прочти „Отче наш“, и тебе простится».

Затем лиса так исповедовалась волку: «У крестьянина был петух, который побеждал всех соседских петухов, и его крик раздражал всех вокруг, здоровых и нездоровых, а более всего тех, у кого болела голова,— его спесь мне досаждала. Однажды он разгуливал со своими женами — курами, а я его схватила и, утащив, сожрала. Тут его жены, мои враги, закричали на меня. Многих из них я съела, чтобы отомстить им за обиду и крик. Согрешила, каюсь и прошу отпущения». Волк ей ответил: «Это дело доброе, ведь крик да спесь петуха и кур уменьшились; ты не так уж согрешила. Налагаю на тебя покаяние, чтобы ты три пятницы не ела мяса, если не сможешь его достать: я добр и предан тебе, так же, как и ты мне. Теперь, осел, кайся ты!».

Осел сказал: «Как мне покаяться? Вы знаете мои труды и тяготы, мне приходится возить зерно, мешки, дрова и воду. В одном я грешен, и часто в этом раскаиваюсь: ко мне был приставлен работник, у него из сапог выглядывала солома, положенная туда для тепла. Я ее стащил, а у него из-за этого сильно мерзли ноги. Будьте снисходительны и наложите на меня покаяние!» Они сказали: «О разбойник! Что ты натворил! Горе тебе навеки! По твоей вине у работника сильно мерзли ноги, и мы думаем, что он из-за этого-то и умер: следовательно, душа твоя осуждена. Значит, и тело не должно остаться в целости». И, убив, они его сожрали.

Так поступают сильные и богатые: они благосклонны друг к другу и легко все прощают; к слабым и беззащитным они жестоки и неумолимы, как хорошо сказал Ювенал во второй сатире:

К воронам милостив суд, но он осуждает голубок[71]

.

Сочинитель басни объясняет, что лиса — это те монахи, которые занимают разные должности в монастыре и никогда ни в чем не перечат аббату. Волк,— должно быть, аббат, а ослы — простые братья; их малые провинности считаются страшным грехом, тогда как их начальники все друг другу прощают.

27. О КОНРАДЕ ШЕЛЛЕНБЕРГЕРЕ, СВЯЩЕННИКЕ ИЗ МИНДЕРХИНГА

Я знал священника, который с какими-то другими священниками хотел пойти на храмовый праздник. Он надел новую льняную рубашку и очень ею хвастался; за это другие священники столкнули его в Дунай, чтобы испортить ему рубаху. Когда же его с трудом оттуда вытащили, он сказал сурово и раздраженно: «Клянусь богом, если бы я был сообразительней, то остался бы в воде и захлебнулся бы, а вы все стали бы грешниками и влачили бы свои дни в бедности». (Вот какую удивительную месть он придумал.)

28. О ПЛЕБЕЙСКОМ ТРИБУНЕ

В Буххорне, хоть и маленьком, но имперском и свободном городке, был один скабин (попросту сказать, цеховой старшина, тот, кого прежде называли народным трибуном). Когда он как-то приехал в Констанц в цех мясников, то из презрения к его неказистому виду его посадили за самый последний стол. Ему трудно было это перенести, и он все время смеялся над главой и цеховым старшиной мясников. Поэтому тот велел спросить, почему чужестранец так над ним смеется. Он ответил: «Потому что твои люди так же высоко чтут тебя, как мои меня. Ведь у своих я тоже скабин, хоть, может, и недостойный. На это констанцский скабин сказал: «Если ты такой человек, то, конечно, нельзя, чтобы ты сидел за последним столом»[72]. И посадил его к себе.

Я это говорю о тех, которые, несмотря на то, что занимают очень маленькую должность, не хотят скрыть от людей свое важное значение, даже если те над ними смеются: настолько они желают, чтобы их почитали.