Фатум

Вскоре ему надоело и это занятие. Среди всех строений, как выдолбленных в горе, так и сложенных вручную из дерева и камня, ему больше всего понравились два дома: мужской и женский, да и то, только лишь по тому, что оба они напоминали обыкновенную баню, а помыться Леонид Васильевич хотел сейчас больше всего на свете. Смыть с себя пыль, пот и усталость, скопившуюся за долгий весьма «интересный» день. Он с тоской осмотрел все вокруг и, увидев группу туристов, среди которых мелькала розовая футболка его жены, двинулся в их сторону.

Когда Леонид Васильевич подошел к жене, экскурсовод как раз рассказывал весьма интересную и героическую историю о русском воеводе Василии Борисовиче Шереметеве, который порядка двадцати лет находился здесь, на Чуфут-Кале, в татарском плену. Рассказывал о муках, пережитых Шереметевым, о его содержании в полупудовых кандалах, от которых он обезножил. О том, как его морили голодом, не выпускали из темницы на двор по пять лет кряду, вынуждая его, в прямом смысле слова, есть и справлять нужду в одном месте. О том, что из-за почти полного отсутствия света в его содержании, редкой и скудной еды он мучился головными болями, из-за которых ослеп. И о том, что спустя двадцать лет плена, Василий Борисович Шереметев все же получил долгожданную свободу и был доставлен в Россию, но из-за тяжести своего состоянии, скончался спустя полгода, но уже на Родине.

Затем, окончив историю, экскурсовод направился к ступенчатому спуску рядом с обрывом горы, который вел в небольшое помещение внизу, вырубленное, как и все здесь вокруг, в цельном камне: один вход и три окна, неровные, холодные стены.

— Говорят, что именно в этой темнице и держали Василия Борисовича Шереметева, во время его плена.

— Какая же это темница? — один из туристов, не удержавшись от возможности вставить свой комментарий, нагло смотрел на экскурсовода. — Здесь, даже вполне себе светло. И вид из окон хороший.

Экскурсовод остановился у одного из окон, и, задумчиво вглядываясь в склон соседней горы, находившейся напротив Чуфут-Кале, медленно и как-то грустно ответил.

— Да. Сейчас светло, — он сделал паузу, направился к выходу и, когда собирался уже было выйти наружу, закончил. — А представьте, что два из этих окон заложены наглухо, а третье затянуто, какой-нибудь тряпицей или бычьим пузырем. И вы в течение двадцати лет можете смотреть лишь на этот хороший вид из окна, — он снова сделал паузу. — Темница. Чистой воды, темница. На этом экскурсия окончена, — он взглянул на часы. — Сейчас свободное время. Пофотографируйтесь, погуляйте, и через полчаса встречаемся у входа в город.

Экскурсовод вышел из помещения первым, оставить туристов предоставленными самим себе. Защелкали спуски фотоаппаратов, засверкали вспышки. Некоторые туристы, пытаясь изобразить лишь им понятные образы, корячились возле стен, чуть ли не лезли на них. Другая же часть, придавая себе задумчивый вид, позировала возле окон, усаживаясь на их широкие подоконники и вглядываясь в непривычные и тем чарующие для многих пейзажи.

Леонид Васильевич и сам не удержался от соблазна выглянуть в одно из окон, через которое, вполне вероятно, некогда смотрел и Шереметев.

Экскурсовод был прав, темница, не зависимо даже от того есть тут свет или нет. Окна выходили на обрыв. Сбежать отсюда можно было лишь на тот свет, причем с экспресс доставкой. А пейзаж? Да. Пейзаж, конечно, поражал не затертый глаз. Но, Леонид Васильевич даже поморщился, представив себе, что двадцать лет подряд можно смотреть лишь на это: ущелье с тоненьким ручейком на дне, обрыв внизу, склон соседней горы, поросший скудной растительностью и небольшой участок ровной местности, еле проглядывающийся справа. Свобода, которая всегда под боком, и всегда непреодолимо далека.

Леонид Васильевич выглянул еще чуть подальше, пытаясь увидеть немного больше, как вдруг услышал слева от окон чей-то голос. Ни сзади, ни рядом, именно слева. Слова долетали со стороны обрыва, снаружи, там, где не должно и не могло никого быть в принципе. Он замер, прислушиваясь. Ну да, не показалось. Мужской голос, сбиваясь через слово на мат, уговаривал кого-то спускаться вниз.

— Скалолазы что ли? — подумал Леонид Васильевич.

А за тем, услышал женский. Даже девичий голос.

— Да хоть бы веревку какую дали, я же сорвусь отсюда.

— Ань, здесь не так высоко, как тебе кажется, спускайся.

— Давай я ее все же веревкой обвяжу, — это к разговору добавился еще один мужской голос.

Леонид Васильевич не видел говоривших, но чувство тревоги, возникшее не известно по какой причине, заставило его быстро покинуть темницу Шереметева и выбраться на поверхность. Лиза, находившаяся все еще внутри, лишь недоуменно проводила взглядом спину своего мужа.