Фатум. Том четвёртый. На крыльях смерти

– Эй, поднимайтесь, белые духи, живущие в небе!

…красные духи, пляшущие в огне!

И ты, Мать Касатка!

Всё это время женщины, сидящие поодаль у подножия вздыбленных скал, отбивали такт черепашьими трещотками и на высокой ноте хватали припев древней песни:

Слушайте, черные упорные духи, вот вам работа:

– Да станут столбы его дома прочнее камня!

Слушайте, синие проворные духи воды, вот вам работа:

– Да станет крыша его плотнее китовой шкуры!

Слушайте, белые, летучие духи, вот вам работа:

– Да станет дыханье его очага теплее солнца!

Слушайте, красные жгучие духи, вот вам работа:

– Да станет кровь в его жилах горячей,

как раскаленный песок!

Песня заканчивалась, и воины куана38 Касатки, поравнявшись со своими копьями, хватились за древки.

Чокто, как хозяин будущей бараборы, отошел в сторону, где на китовых позвонках сидели вождь, старейшины и великие воины его рода.

Две Луны указал ему на свободный позвонок слева от себя и улыбнулся безгубым ртом. Когда сын опустился рядом, он положил длинный вампум, сотканный из священных раковин, себе на колени и, вытянув руку, дотронулся до груди сына прямо под сердцем. Затем коснулся до того же места на своей груди и хрипло сказал:

– Скоро ты станешь анкау39, Чокто. Дом у тебя уже есть. Калги поднимут его раньше, чем лосось пойдет на нерест. Через четыре дня,– Две Луны выбросил четыре татуированных пальца,– мы отправимся на Священную скалу Матери Касатки. Готовься, спрашивай духов и думай, что ты скажешь ей.

Время, отпущенное дню, миновало. Мраморная луна, похожая на раскрытый цветок белой водяной лилии, терялась в дымном облаке. Прозрачный свет ее заливал шумящий прибоем океан и известняковые громады скал, тянущихся с севера на юг. Танцы давно кончились, но поселок Людей Берега продолжал свою жизнь. В честь закладки большого дома сыну вождь устроил потлач-кхаташи40, созвав гостей и родственников не только из фратрии ахкани, где, в основном, проживали свояки и шурины, но и друзей из далеких мест.

День съезда родни и гостей как нарочно ознаменовался богатым уловом и охотой. Рыбаки доставили в своих каноэ41 несметное множество рыбы и дичи. Еды было вдоволь, и это веселило сердца. На окраине стойбища шехалисов выше человеческого роста лежали добытые охотниками туши лосей и оленей. Женщины в чавкающих от крови мокасинах трудились не покладая рук. Перемазанные жиром, они ловко надрезали пиколами42 шкуры, просовывали крепко сжатый кулак под кожу и, приподнимая ее, умелыми резкими движениями одного лишь кулака свежевали тяжелые туши. Руки их были багряными выше локтей, но они не чурались сей малости: пронзительно перебраниваясь или смеясь между собой, старухи и молодые индианки вытирали их о засаленные подолы кухлянок или давали облизывать собакам. Лохматые индейские псы, громко дыша и поскуливая от жадного нетерпения, шныряли среди женщин, лязгали зубами и устраивали дикую свору, когда то тут, то там в сторону летели сизые потроха.

Чокто в окружении друзей окинул взором берег. Стояла ночь, но гости продолжали прибывать. То и дело глашатаи, ударяя колотушками из копыт косули, обходили лагерь от одного куана к другому и громко оповещали: «С юга прибыли Люди Горбуши»43 или «Спешите встречать друзей нутка!»44. Гостям помогали вытащить на берег каноэ и баты45, устроиться в бараборах или поставить палатки-яххи46. Берег вспыхивал всё новыми и новыми кострами, где начинали звучать песни и речи друзей.

У каждого кострища Чокто приветствовали радостные крики знакомых, и зазывалы всячески пытались затянуть сына вождя в свой круг.

Чокто был самым рослым среди шехалисов, и плечи его с каждым годом становились все шире и массивнее. Не было в роду Касатки воина более ловкого и неутомимого, чем он. Остротой обоняния он мог соперничать с любым хищником, и редкий раз, возвращаясь с охоты, рабы не тащили в лагерь тушу оленя или другого зверя, добытого его меткой пулей.