Фатум. Том пятый. В пасти Горгоны

– Может быть, ты и прав. Отношение двоих – это всегда иностранный язык, и все мы говорим на нем с акцентом. Делайте свое дело, мистер капитан, не слушайте женщину. Мы просто собственницы… вот и всё.

В ее вздохе были примирительное облегчение и тихая нежность. Из глубины сердца вырвались слова:

– Только помни всегда: я люблю и волнуюсь за тебя. Будь осторожен и знай: что бы с тобой ни случилось, что бы ни уготовила жизнь, я буду любить тебя.

Глава 9

– Ох и жара… что тещина баня,– пожаловался вслух Кустов.– Сколь ждать-то еще у моря погоды? Однако тесно мне в ём, сукна пожалели, прощелыги!

Боцман с обидой поглядел на тесные рукава своей голландки и покачал головой:

– А мне ведь в ей бой с индеанами держать, Палыч. Дышать тяжко.

– Не дыши,– денщик, не отрывая глаз от молчаливого леса, почесал за ухом.– На кой тебе другая роба? И так ты худой стал, скоро в землю зарывать пора.

– Сам, смотри, на волчьи зубы не напорись, недокормыш,– плохо принимая грубую шутку, проворчал боцман.– У человека, можно сказать, друга, беда… горе, а он, сволочь, чертей ему разноцветных сует. И откуда такие вот слепни берутся, как ты?

– Из тех же ворот, откуда и весь народ. Ладно тебе, Федор, злиться. Пустоговорье одно! У тебя просто природа нонче пребывает в расстройстве. Но не загордись, не у тебя одного. У меня тоже желаний подзахлеб.

– И каких?

– Ну, первое – тебя не слышать,– Палыч прыснул в кулак,– а второе – обойтись без «обнимок» с краснорожими. Это вон Мотька любит у нас кулаки почесать. Согласен, иногда сие занятье вельми полезным бывает, так всему свое время, куда с моими годами в пляс пускаться? Так ведь, Федя?

– Так-то оно так, да не так. Я хоть и супротив краснокожих зуб имею большой, а, один черт, прощаю их. По дикости своей творят. По душе сказать, жаль мне их. Они же – что наш инородец в Сибири некрещеный. Погоди маленько. Вот пустит наш чиновник корни тут, и ага! Любая тля при малой власти начнет шпынять их да общипывать, что горох при дороге. А для туземца, сам знаешь, все их уловки – нож к горлу. Первым делом начнут их травить водкой да спиртом, пока не утопят. Пей, некрещеная душа, скорее сдохнешь. Эт точно, как часы! Видал я сгоревших от водки тунгусов, жуть… Ну, да будет лясничать, и так мы всю дорогу с тобой «такаем»… – боцман скоро приставил к лиственнице ружье и приподнялся, чтоб скинуть пропотевшую узкую голландку, когда услышал короткий, тугой выдох тетивы.

– Федя! Феденька! – беспомощно выкрикнул Палыч, бросаясь поддержать падающего боцмана.

За плечом Кустова топорщилось оперение индейской стрелы.

– Брось меня. Наших прикрой… Уходите… – Федор с надрывом кашлянул кровью, до боли сжав плечи Палыча. Его беспокойный глаз налился болью и мукой.

– Погоди, погоди умирать! – сипло дыхнул Палыч.—У нас тут, брат, и не такие компоты случались, да ничего, выгребали. Ишь ты, умник нашелся, умирать вздумал. Ты это брось! Ух, и взыграло же в тебе ретивое! Щас я тебя, Феденька, щас… Ты только не колотись попусту, глупый, смекай…

Боцман умер еще на руках старика. Натуженные пальцы его ослабели, тело разом обмякло, стало тяжелым и опустилось к ногам денщика.

Когда Палыч вышел из столбняка, лес уже трещал ярост-ной пальбой, зелень листвы затягивал голубой туман порохового дыма.

– А ты где был? Все ворон считаешь? – Зубарев обжег Палыча свирепым взглядом.

– Дак ее, подлую… даже и заметить было невоз- можно.

– Пригнись! – Матвей ударом кулака сбил Палыча с ног.– Ну, суки, опостылели вы мне! Ох, доберусь до вас —душу выну, что и не скрипнет! А ну, держи гостинец, сколь душа подымет!

Медвежатник Зубарева раскатисто рявкнул картечью, отбрасывая показавшихся на опушке шехалисов.

– Пороху мельче сыпь! – прицеливаясь, ревностно крикнул Палыч.

– Ты лучше свою бабу щи научи варить! – Матвей щедро латунной меркой зачерпнул зеленого пороха.– Ну куда зыркаешь, старый? Слева оне, стреляй!

Шехалисы короткими, быстрыми перебежками от дерева к дереву двигались рассыпным строем. Дружные зал-пы русских не срезали их атаки. То тут, то там мелькали мускулистые тела и раскрашенные шлемы-маски, похожие больше на скалящийся кошмар. В ста двадцати шагах от поваленной лесины индейцы остановились, укрывшись за деревьями и камнями. Стрелы, попадавшие в цель, вызывали среди них дикие вопли, напоминающие волчий вой. Однако пересечь разделяющую их поляну индейцы до времени не решались.

– Что-то, видно, замышляют, ироды. Как бы не обо-шли.

– Не без того. Вы уж держитесь, мужики, ежли до рукопашной дойдет,– Зубарев зло звякнул тяжелыми ножнами абордажной сабли.– Этим попадись в лапы —рвать начнут, на куски построгают… Где эта сволочь – следопыт? Завел нас и бросил!

– Уймись, Матвей! Нутро у тебя, похоже, пустое, без заповедей Божьих.– Не покидая своего места, вновь вступился за приказчика Соболев.– Тимоха, может, уже голову свою сложил…

– Ладно тебе пустые кружева разводить! – только и отмахнулся сахалинец.– Предупредить мог нас и выстрелом, и криком. Бросил он нас – вот и правда вся. А тут жди… когда тебе кадык зубами выгрызут.