Фатум. Том пятый. В пасти Горгоны

Смеркалось. Воздух, пропитанный дыханием океана, сделался влажным. Чугин едва поспевал за аршинным шагом Соболева. Обойдя поляну лесом, они держались звериной тропы, что петляла между деревьями, тянулась к реке. Скверно и беспокойно было на душе. Древняя тропа, по всему брошенная и забытая зверьем, уже давно превратилась в едва приметную стежку. Росистые заросли с узкими листьями тускло мерцали сталистой зеленью; с них падали прозрачные капли и, казалось, они плачут. Ближе к воде чаще начали попадаться мрачные черноствольные деревья, сплошь поросшие мхом, опутанные паутиной. Погода, как на грех, стала портиться: низкие, полные дождевой хляби тучи ползли им навстречу, кое-где из них тянулись свинцовые косынки дождя. Ни одной пичуги не встретилось им на пути, а это была плохая примета: ночью дол-жен был зарядить затяжной дождь.

– Ляксандрыч,– Чугин, придерживая гремливые фляжки, нагнал Соболева и, скрывая внутреннюю тревогу, озадачил болтовней: – Верно, однако, судачут, что когда шибко влюблены, то непременно стреляются. Наш-то… готов был… с Гергаловым, царство ему небесное… Как думаешь…

– Отстань,– Соболев задрал бороду, приглядываясь к накипавшим тучам.– Соплив еще о его скобродии судить. Ускорь шаг. До дождя бы поспеть.

– А все же жаль фрегат,– покорно сменяя тему, бросил на затравку матрос.

– Дом всегда жаль, чай, не пустое место.

– А я любил у Тихона на камбузе подремкать, когда в «свободе» наша вахта была.

– А эт отчего? – не сбавляя шага, буркнул марсовый.

– А там запах был скуснее, как дома,– алея ушами, открылся Чугин.– Закроешь глаза, и блазнится, будто матонька у печи ухватом гремлит…

Соболев придержался на миг, по-отцовски полохматил голову Кирюшки, прижал к груди и вздохнул:

– Ну чо тут возразишь? Верно думаешь…

– Вот я и думаю,– заглядывая в глаза Соболеву, вспыхнул Чугин.– Не хочу я помирать! А ведь чую, во сне виделось, бытто с ангелом говорил… Сгинем мы все…

Вдали над океаном блеснула несмелая весенняя молния. Горы затянула сумерь, хмурая и холодная, что мурашки поползли по коже.

– Уж лучше бы я в Охотске сбежал да прибился бы где,– тихо обмолвился Кирюшка.– Руки-то есть…

– А головы, выходит, нету! Идем, глупеня! – острожился Соболев.– Я-ть тебе закажу бега. Вот доберемся до наших, напомни мне твой разговор. Я тебе поземный по-клон устрою, сесть не сможешь! Ты прежде о долге и товарищах должен думать, а уж потом о себе. Гляди, девица нашлась. Да! Счастье наше морячье, что вода в брезне: тянешь – полно, вытянул – пшик. Ну, так что с того? Чего ты о жизни знаешь?

– Знаю! – шея Чугина стала темной, что свекла.

– Ты знаешь столько, сколь я позабыл. Жить ему не хотца! Да ты должон Христу челом бить, что он тебе глаза на мир дал раскрыть. Бог что послал человеку – то и мяконько. Служба, брат, карактера требоват. А кто в нужде не мыкался, тот и счастья не распознает. С такими ветрами в башке не дай Бог… Еще один бой, и перва пуля твоя.

– Да они ж обложили нас, как борзятники того русака, и гонят по дикой земле… А до наших, поди, еще два лаптя по карте!

– Да хоть бы и три! Ну, чего ты на меня так глаза лупишь? На мне узоров нет. Ты б лучше портки залатал, ходишь, аки Адам в раю, срамом сверкаешь, вот капитан увидит… Ладно, пошли, вон уж и реку видать. Нет, погоди,– Соболев вдруг подмигнул Кирюшке и, всучивая свои котелки, усмехнулся: – Знаешь, поди, где моряк добро хранит?

– Вестимо где… в портках,– помня матросскую прибаутку, кивнул Чугин.

– Ну так погодь малость… Или иди… я быстро, нагоню тебя.

Тонко поскрипывая дужками котелков, Чугин неохотно побрел по тропе. Он обогнул схваченные лишайником зеленопегие валуны и отошел уже саженей на тридцать, как вдруг позади что-то сухо треснуло. Матрос судорожно обернулся, Ляксандрыча не было. Ладони враз посырели, поджилки затряслись, что осиновый лист.

«Матушки-батюшки! – он готов был закричать благим матом; в мозгу стыло пальнула мысль: – Сейчас кончат меня». Надо было стрелять на звук или просто бежать —всё было бы умнее, но Чугин стоял снопом, напрочь удавленный. И когда из-за деревьев показалась родная фигура Ляксандрыча, слезы потекли по его щекам и только теперь стало понятно, что жалобно подвывал не кто иной, как он сам… И тут его взял безуемный стыд.

– Отчего здесь… камни и люди… похожи на привиденья, дядя? – Чугин, скрывая свой страх, оградился вопросом.

– А что тут думать,– Соболев забрал котелки,– коли сей берег мертвецов. У этой реки, приказчик сказывал, дна нет. Кто знает, может, она начало берет… из пасти самого черта.

Ляксандрыч понизил голос до шепота и с сырой хрипотцой обронил:

– Здесь, поди, кажду ночь голоса утопленников слышны.– Перекрестился и, толкнув Кирюшку в плечо, буркнул: – А ну не трись у ног! Пошли!

Часть 2 Оборотень

Глава 1