Фатум. Том третий. Форт Росс

Андрей, подбросив веток в огонь, попытался уснуть, но это оказалось пустой затеей. Отбитая пулей грудь с новой силой напомнила о себе. Морщась от боли, капитан приподнялся на локте, любуясь спящей. Сколько раз он мечтал в каюте вот так однажды поутру проснуться рядом со своей прекрасной пассажиркой! Бальзамом на сердце была уверенность, что и она мечтала об этом.

«Господи, как она хороша!» – уставшие, но счастливые глаза Андрея светились любовью. Однако ныне ему было мало владеть лишь телом Джессики, он жаждал завоевать ее целиком, приоткрыв ее скрытную душу. И правда, то немногое, что ему удалось узнать об этой американке, казалось наивным, всё более напоминавшим малоубедительную легенду. Так больше продолжаться не может. Что ж, после раскрытия тайны Митрофана загадка мисс Стоун казалась ему вполне разрешимой.

Джессика что-то тихо пролепетала во сне и еще ближе придвинулась к Андрею. Золотистая рожь ее волос рассыпалась по нежным алеющим щекам, а сползший с плеча кафтан наполовину оголил упругие груди. От сего сонного, по-детски требовательного движения, бессознательного прикосновения ее маленькой руки, а более от вида восхитительной женской грации в душе Преображенского разлилось щемящее тепло.

Андрей замер, ощутив неуловимое разгорание желания, словно зов какого-то древнего голоса, и его опять охватило непреодолимое стремление вкусить сладость Джесси… Однако он сумел подавить это чувство, бережно укрыл спящую, натянул лосины, сапоги и в одной рубахе вышел из-под навеса.

Окончательно стряхивая остатки своего волшебного сна, капитан расправил затекшие плечи, тряхнул головой, огляделся окрест: могучая, как бездонный океан, природа медленно просыпалась; из тьмы под первыми робкими, как дрожание стыдливых ресниц, лучами рассвета начинали проступать ее спелые, яркие краски.

– Здравствуй, милый! – капитан, умывая лицо, шею и грудь хрустальной росой трав, кивнул бдящему Собо-леву.

– Доброго здоровьица, вашескобродие-с! – спешно вскакивая, козырнул боцман.– Беспорядков не наблюдалось. Прикажете побудку сыграть?

– Тише, тише, голубчик. Погодим немного.– Андрей Сергеевич отрицательно покачал головой, думая о мисс Стоун, сон которой лишь четверть часа как приоткрыл свою дверь.

– Погодим, так погодим, вашескобродие,– с обстоятельной серьезностью буркнул Соболев, мелко зевнул и с позволения капитана вновь присел у костра. В глазах Ляксандрыча Преображенский успел приметить «понимающий блеск» и конфузливо-озорную искру.

– Накинули б чой на себя, барин,– беспокойный сип проснувшегося денщика согрел душу офицера своей вечной заботой.– Хоть и редко вас хворь берет, батюшка, но тоже не век молодым прыгать будете… Нате-ка, голубь, накиньте кожан… Нагрел его, тепленький…

Палыч без согласия на то и без лишних уговоров набросил на плечи Андрея Сергеевича свой кожан и, радуясь отсутствию строгости по сему случаю, довольным подсел к костру.

Преображенский, кутаясь в кожан, вышел на берег; тихий и спокойный, дымный туманами реки, с первыми звонкими голосами птиц, он наполнял душу животворящей силой. Андрей перекрестился, прочитал молитву и присел на поваленное ветром дерево, глядя на могучую, шумную Колумбию. Казалось, в сем красивом, величественном мире нет, да и не может быть места для человеческих страданий.

Однако время было думать настоящим, спустившись с небес на бренную землю. Капитан неторопливо, со свойственной ему аккуратностью набил трубку, раскурил и, вглядываясь в проступающую на востоке монументальную цепь вулканических гор, в курящиеся купола над застывшей тысячелетия назад лавой, подумал, что вся эта дикая красота и величие, вся эта бесконечная страна дюн и скелетов деревьев, с причудливыми каскадами гор, созданных Господом, стала ему родной и близкой. И все эти каньоны, что им пришлось преодолевать, и роскошные ковры из цветов заливных лугов, и изумрудные сумерки, что сменяют палящий зной дня, все эти темно-желтые, красные, синие, зеленые тона гор, кои подобно белому кружеву украшают вечные ледники и облака, ныне не просто абстрактные виды. Нет! Он пролил за них свою кровь, а многие из его товарищей положили жизнь, и отныне на сей новорусской земле ему стал дорог каждый камень.

Он еще раз, точно пытаясь впитать в себя, внимательным, долгим взглядом посмотрел на белопенную беснующуюся реку, на огромные прибрежные валуны, что таили в себе застывшее в камне время, и выбил о ладонь истлевшую трубку.

«Святый правый, где я? Куда занесло меня?» – Андрей, засмотревшись на бегущую к океану изменчивую воду, оперся щекой о ладонь. Будучи полон светлых надежд, был ли он радостен?.. И да, и нет. Ощущая сброшенный груз пережитого, он чувствовал долгожданное облегчение, но пуще – безмерную усталость, коя родит в человеке безволие и точно могильная плита опускает руки.

Преображенский, не отрывая взгляд от светлеющей воды, растер ноющие ноги, плечи, неприятный озноб не то усталости, не то скрытого беспокойства холодной поземкой скользил по хребту.