Фатум. Том третий. Форт Росс

Преображенский раскурил вторую трубку, вспоминая приезд Черкасова. Ей-Богу, и тот за столом о том же серчал. Сказывал, полмира под парусом обошел, а такого злодейства и срама, как у нас, хоть режь, не зрел. «Вот и нынче, после небывалой войны с французом, народ русский в который раз до крайности доведен… Крови сколько? Костей своих положили? И что?.. Ослабили удавку на шее? Нет, брат, пуще прежнего затянули ярмо мужика… Ты меня, надеюсь, правильно чувствуешь, тезка? – поднимая фужер, суровел лицом Черкасов.– Я не против царя… Избави Бог, но против слепоты и равнодушия, братец! А ведь народ наш души широкой, что поле без горизонтов, твоя правда, что океан. У нас ведь все, Андрюша, спорить любят, мечтать… замечу, в особицу о справедливости, mon cher, да еще с каким апофеозом в устах. У нас даже каторжник иль вор – и тот мечтает о справедливо-сти, о “серебряных крыльях свободы”. Тысячи хотят зреть то, чего нет, а желаемого и желания в самих нет… Тут и черт ногу сломит, пойди, разберись… Оттого и шепот по России из века в век ужом ползет: дескать, цари у нас “несчастливые”, “недобрые”, “неудачливые”».

Андрей устало провел ладонью по лицу, взвешивая слова тезки, вспоминая погибшего мичмана Мостового с пачкой писем его Лурье… «Да, растрепанный всё же, лохматый наш народ… неровно и торопливо причесанный в столицах под Европу. Ведь зайдешь в трактир иль на станции, где остановиться придется, знобливо душе делается от услышанного, от увиденного отчаяния и нищеты российского вретища. Живем мы, видно, не по евангелию, а по нужде… А что, как прав Черкасов: ежли в Отечестве моем слепец слепцов ведет? Не приведи Бог тогда слепцам узнать о сем… Впору напиться от таких мыслей, чтоб не сойти с ума. Жить становится страшно… Но, верно, стоит молчать об этом? – Андрей сбил драной перчаткой налипшую к сапогу траву и сделал пару согревающих глотков водки.– То, чего не говоришь, никогда не приносит вреда. Это уж точно».

Капитан оглянулся в сторону навеса, где спала Джессика, пытаясь освободиться от своих дум, но успокоиться уже был не в силах. Живые вопросы грызли душу, заставляя работать мозг. Лица друзей и врагов, начальства и подчиненных текли перед глазами подобно бесконечной ряби Колумбии.