Фатум. Том второй. Кровь на шпорах

- Тише, тише, мальчик,- она похлопала его по изо-гнутой шее. Затем перетащила ближе к огню седло, на привалах превращавшееся в подушку, развязала сыромятные шнурки одеяла и завернулась в него, как в кокон. Тереза закрыла глаза, а память уже в который раз начала писать портрет любимого.

Ей вспомнилось, как он, высокий, затянутый в темно-вишневый камзол, подарил ей жемчужину - свой талисман… Как зашвырнул ее, когда она, ошеломленная, не сумела оценить это и даже поблагодарить…

Теперь девушку душила совесть. Как могла она дать отчет чувственному порыву души, перевернувшему в ней всё с ног на голову? Он был подобен песчаной буре, противостояние которой бессмысленно. Этому властному чувству след отдаваться легко и тихо, отстранив суетливую плоть…

Она это и сделала как умела. Наслаждение от воспоминаний росло и ширилось, сжимая тупой, невыносимо приятной болью сердце и увлекая сладостными грезами куда-то ввысь… Она вспоминала лицо майора, в нем просвечивал беззлобный, подтрунивающий юмор, и теперь отмечала, что он ей пришелся по душе, хотя и не сразу. Восхищала и его хладнокровная сила, ровная и уверенная, какой преж-де она не встречала ни в ком.

С того дня, как они расстались, прошло немало времени, немало было и передумано. Для себя она знала твердо: это он, ее мужчина, из-за которого, как говаривала матушка, «у дочки мозги набекрень».

Терезе было восемнадцать, а в Новой Испании это тот возраст, когда девушке уже стоит занозисто подумать о замужестве, да и присмотреться к кому-то… Папаша нет-нет, да и мозолил в ворчании язык: «Смотри, уховертка, не сидеть бы на бобах! Вечно воротишь нос.. как бы от тебя воротить не стали!»

Она смеялась в ответ и сыпала всякую всячину, но в душе верила, твердо верила, что Фатум сведет их. И не ошиблась. Он свел: ее, Терезу, дочку мелкого лавочника, и его - майора кавалерии, дона Диего де Уэльву.

Глядя на алые угли, беглянка вспоминала дом, старую винную стойку, шеренги мелких кружек, большущие счеты отца, надутых индюков во дворе и вечно сонных мулов; вспомнила всё до мелочей, знакомых и понятных, всё, что оставила ради него… Возможно, и к лучшему: обратной дороги нет.

Тереза приподнялась на локтях и осмотрелась. В пустошной мгле всё открывалось темным, пугающим; нигде ни шороха, ни тени. Она прислушалась - напрасный труд. Окрест царило затишье. Непробивная хмурь обложила небеса, и лишь далече, на западе, еще едва разглядывалось из-под драного края туч.

Девушка подкинула загодя наломанные ветки, укрылась пестрым одеялом. Здесь, на равнине, ночью она ощутила себя не в своей тарелке, вся съёжилась, напряглась, пугаясь колыхательной зыби нависшего слепого небосвода и меркнущих последних отсветов. Теплый очаг родного крова… каким он казался желанным. Наступившая ночь испарила остатки храбрости. Одиночество начало казаться Терезе чем-то осязаемым. Жужжание насекомых пугало, а жалобный лай койота, схожий с плачем ребенка, нагнал на нее страх. «Следующий день,- подумала она,- если Господь не оставит, может быть, пройдет сносно, но еще подобная ночь… доведет меня до сумасшествия».

Она лишь смутно представляла, где находилась эта страна - Калифорния, куда столь стремился зачем-то Диего, а значит, теперь стремилась и она. Единственное, что Тереза узнала,- путь капитана де Аргуэлло начинался из Калифорнии, а до Мехико он добирался по Южному тракту.

С детства мечтала то об одном, то о другом, то о третьем. Фантазии делали ее счастливее и будни радостнее. Теперь ее мечты жили на Западе, где-то там, на другой стороне…

Беглянка наморщила лоб, задумавшись, когда же у нее появился интерес к сильному полу. Думала… но так и не надумала. Хотя… наверное, тогда, когда она впервые ощутила на себе особенный взгляд отца. Признаться, он даже напугал ее. Папаша таращился с тем сладострастием, с каким голодный, сглатывая слюну, глядит на жареную перепелку. Потом… - Тереза улыбнулась, ей вспомнился седой почтальон, ныне покойный, частенько по вечеру заглядывавший в таверну на огонек.

Случилось, что однажды, чинно залив за воротник, он предолго не спускал глаз с дочки Антонио; а позже, когда она подошла рассчитать его, морщинистые пальцы старика пребольно ухватили ее за ягодицу.

Шло время, и Тереза с некоторым беспокойством и изумлением отмечала: подобные взгляды и проявления не столько бесили ее, сколь возбуждали, а подчас и приносили приятное, скрытое волнение.

«Если Господь Бог наградил тебя бабьими козырями, не дергайся! - вразумляла мать.- Два горошка на ложку не бывает. Либо ты горбатая и рябая, либо ходи в синяках».

Уж лучше второе, решила дочка и стойко терпела.