Фауст

Как в голове надежда не проходит,
Когда иной пустому только рад,
Рукою жадно роет клад,
А дождевых червей находит!

Как смеет речь людская здесь звучать,
Где мощный дух сказался мне тревогой?
Но, ах! Спасибо, в этот раз сказать
Я должен и тебе, бедняк убогой.
Ты спас меня в ужасный этот миг,
Как я едва с рассудком не расстался.
Так исполински образ сей возник,
Что сам себе я карликом казался.

Я образ божества, когда
Перед зерцалом правды вечной
Я мнил, в отраде бесконечной
Стряхнуть земное навсегда;
Я, выше херувимских сил
Мечтавший всюду разливаться,
И творчески с небесными равняться, —
Как тяжело я должен рассчитаться!
Ты словно гром меня сразил.
С тобою мне равняться не пристало.
Хоть сил во мне призвать тебя достало,
Но удержать тебя не стало сил.
Я был в те чудные мгновенья
В душе так мал и так высок;
Ты вновь столкнул без сожаленья
Меня в людской неверный рок.
Кто скажет мне: куда стремить желанья?
За тем порывом, иль назад?
Ах! Наши действия, равно как и страданья
Ход нашей жизни тормозят.
К высокому, что в духе обретаем,
Все чуждое помалу пристает.
Когда земного блага достигаем,
Все лучшее мечтой у нас слывет.
Святые чувства жизненных стремлений
Коснеют средь житейских треволнений.
Хотя сперва, в порыве молодом,
Мечта рвалась взлететь над сферой звездной.
Теперь ей круг очерчен небольшой,
Когда за счастьем счастье взято бездной.
Забота тотчас в сердце западает,
В нем тайные страданья порождает,
И, разрушая радость и покой,
Все маской прикрывается другой:
Дом, двор, жена и дети нас дурачут,
Вода, огонь, кинжал и яд,
Что не грозит, — пред тем дрожат,
И то, чего не потерять, — оплачут.

Богам не равен я! Глубоко в том сознаюсь;
Я равен червяку, я в прахе пресмыкаюсь.
Его, возросшего, живущего в пыли,
Стирает путника ступня с лица земли.
Не прах ли, что с высоких стен
Здесь грудь стесняет мне до боли,
Что здесь гнетет меня как тлен
В жилище копоти и моли?
Найду ли здесь, чего искал,
Хоть в тысячах бы книг я убеждался,
Что человек всегда страдал,
Что изредка счастливец выдавался? —
Что скалишься так, череп ты пустой?
Что мозг твой, как и мой, добыча тленья,
Что дня искал ты в темноте густой,
И, алча правды, знал лишь заблужденья!
Вы инструменты, кубы горбачи,
Колеса, гребни на смех, знать, вы были?
Стоя у врат, я видел в вас ключи,
Бородки ваши ничего не вскрыли. —
Таинственна средь бела дня,
Природа не дает покров свой снять руками,
И то, чего она не вскроет для меня,
Винтами выдавить нельзя да рычагами.
Ты, старый хлам, мной сбережен ты весь,
Ты послужил отцу, но мне не мог годиться.
Ты, старый свиток, ты коптишься здесь,
С тех пор, как на столе лампада тут дымится.
Не лучше ль было б мне всю эту дрянь прожить,
И не потеть всю жизнь над малым, что имеешь,
Что мог ты от отца в наследство получить,
Приобрети, — и им ты овладеешь.
Нас давит то, чего нельзя употребить,
Лишь в том, что создал миг, ты пользу возымеешь.

Но отчего мой взор к той точке прилепился?
Ужель тот пузырек для глаз моих магнит?
Зачем весь мир вокруг внезапно озарился,
Как в час, когда луной полночной лес залит?
Привет тебе, о, склянка дорогая!
Благоговейно чту тебя, снимая.
В тебе дивлюсь людскому я уму,
Ты усыпительница мук несносных,
Ты выжимок всех соков смертоносных,
Иди служить владельцу своему!
Тебя я вижу — и слабей страданья.
Тебя беру — и никнут все желанья,
Отлив волны духовной настает.
Меня влечет морская вдаль пучина,
У ног моих зеркальная равнина,
На новый берег новый день зовет.
Я огненную вижу колесницу
Сходящую! И я готов душой
Перелететь эфирную границу
К деяньям чистым сферы неземной.
И это счастье жизни богоравной,
Недавний червь, ты мог бы заслужить?
Лишь к солнцу, милому недавно,
Дерзни ты спину обратить!
Отважься только в те врата ворваться,
Которых всяк бежит невольно сам.
Пора тому на деле оправдаться,
Что сильный не уступит божествам.
Не трепетать пред мрачной той пещерой,
Куда мечта на казнь себя ведет,
В тот переход пуститься с верой,
Где целый ад пред устьем тесным ждет,
На шаг такой с улыбкою решиться,
Хотя б затем пришлось в ничто разлиться.
Теперь сойди, хрустальная ты чара,
Из своего старинного футляра,
Тебя я много лет позабывал!
Пиры отцов ты обходила,
Гостей угрюмых веселила,
Когда тебя один другому подавал.
Изображений хитрых блеск и свет
И пьющих долг их объяснять стихами
И пить до дна, не отольнув устами, —
Все в память мне с пирушек юных лет;
Теперь тебя не передам соседу,
И в честь твою не рассмешу беседу;
Вот этот темный сок, который лью
Теперь в тебя, мгновенно охмеляет.
Кто сам готовил — избирает,
Чего душа в последний раз алкает,
Его в честь утра праздничного пью!