Фаворит короля

Рафаэль Сабатини Фаворит короля

Глава I НА ПОЛЕ ДЛЯ РИСТАЛИЩ

Король Яков, полностью оправившись от испуга, причиненного Пороховым заговором[1], возвратился в привычное состояние лени и нерешительности. Дух Гая Фокса[2] остался непоколебимым, хотя тело и было изуродовано пытками. На виселице в Полз-ярде он искупил вину за попытку «взрывной волной загнать назад в горы этих шотландских попрошаек» – так он сам называл свое несостоявшееся предприятие.

«Попрошайки» остались на своих местах и даже обогатились – они прибрали к рукам земли и прочее имущество заговорщиков, многие из которых были весьма состоятельными джентльменами.

Для короля дело тоже обернулось выгодой, правда, не материального порядка. Случившееся позволило ему поупражняться в искусстве всевластия и продемонстрировать миру божественный дар, которым владыка небесный наделил владык земных. Этот божественный дар, как заявлял сам король, заключался в особой остроте зрения, позволившей ему распознать истинную цель и природу заговора и чудом предотвратить национальную катастрофу.

Однако в дальнейшем государем из этого были извлечены и выгоды вполне материальные. Ему удалось довольно убедительно доказать, что люди столь нетерпимые, как паписты (на чей счет было отнесено стремление отправить его и парламент в лучший мир), сами никакой терпимости не заслуживают и что «жена, облаченная в порфиру и багряницу»[3], там, на своих семи римских холмах, так же криводушна. Следовательно, вполне справедливо будет наказать папистов (а вкупе с ними и пуритан) тяжелыми штрафами и конфискациями. Таким образом он пополнил свою обнищавшую казну и смог облегчить участь тех самых шотландских, да и английских попрошаек, которые роем вились возле него.

Его гибкую монаршию совесть отнюдь не беспокоил тот факт, что организованный несколькими отчаянными головами заговор, за который он карал теперь все общество, стал прямым результатом его прежних упражнений в искусстве всевластия. Ведь в свое время он с готовностью пообещал быть терпимым как к единоверцам своей матери, католикам, так и к пуританам, когда те, еще в бытность его, Якова Стюарта, в Шотландии затронули этот вопрос, – но тогда его более всего беспокоил вопрос о законности наследования им английского трона. Глупцы, они ему поверили. Они должны были понять, что человек, который и пальцем не шевельнул, чтобы спасти от плахи свою мать, поскольку это могло повредить его претензиям на английскую корону, не станет терзаться по поводу пары-другой ложных обещаний, если они обеспечат ему поддержку всех слоев английского населения. Когда же он обнаружил, что епископальная религия была единственной, пригодной для королей, – она делала его главой как государственной церкви, так и самого государства, – он нарушил свое обещание и спровоцировал не только Пороховой заговор, но и предшествовавшее ему тайное соглашение католиков и пуритан – наиболее странный из всех союзов.

Тяжелая пята власти опустилась на склоненные выи папистов и пуритан, неповиновение выдавливалось из них и струйками золота стекалось в казну ради поддержания безумной роскоши двора этого нового королевства, именуемого Великой Британией. Ибо и сейчас, в год 1607-й от пришествия Господа нашего и в год четвертый от восшествия на престол короля Якова, его величество отчаянно нуждался в наличных деньгах.

Никогда до того в истории страны, да и никогда после не было примеров расточительства столь безрассудного. Эти примеры демонстрировали шотландцы из свиты короля. Да он и сам казался самой настоящей вороной в павлиньих перьях.

Из суровых и хладных северных краев явился он в обетованную страну изобилия, страну, которая по его приказу щедро давала ему все, что он пожелает. А требования его были такими невоздержанными и частыми, что источники начали уже оскудевать. Государь дарил своим фаворитам целые состояния, а поскольку его никто и никогда не учил понимать цену деньгам, ресурсы нации истощались. Прежде карманы и руки его были пусты, и вдруг они наполнились золотом. Он разбрасывал его с почти детским безрассудством, он тратил его из одной любви к тратам, потому что за тридцать семь лет жизни у него не было ни гроша. Подобным же образом, обретя возможность свободно и бесконтрольно раздавать почести, он, которого прежде могли легко припугнуть и наглые аристократы, и еще более наглые священнослужители, начал направо и налево даровать титулы, да так, что за первые три месяца правления он, помимо графских и баронских, роздал не менее семи сотен рыцарских званий – теперь рыцарей было столько, что принадлежать к ним считалось чуть ли не бесчестьем. Так что доля истины в объявлении, прикрепленном неким шутником к дверям собора Святого Павла, все же была – шутник предлагал новоявленным аристократам помощь в нахождении следов благородного происхождения.