— Хочу закончить то, что не доделал, — Бартынов показал на единственный глаз Григория. — Я вырву и его, как тогда, в подвале, а потом скормлю собакам. Вместе с твоим языком. Вполне себе нормальная цель. Как считаешь?
— Ты потеряешь место в палате! — взвизгнул Герцен. — Мы сделаем так, что ты вылетишь от туда быстрее пробки шампанского. У нас теперь длинные руки. Лучше не лезь в это!
Бартынов рассмеялся.
Мне тоже стало смешно. Я понимал — он уже нечего не боится, потому что не держится за этот бренный мир. И пугать его сейчас чем-то — просто бессмысленно.
В своей страшной трагедии он обрел столь же страшную философию, внезапно и случайно.
Жизнь — есть боль и страдание.
Желание обладать невечным приносят их.
Отказавшись от этого желания лишь можно обрести вечное.
И Бартынов принял это. Ему уже не было важно ничто — ни статус, ни деньги, ни власть. Зачем? Власть изменчива, деньги — ничто.
И лишь война была способна на время скрасить стремительный полет в вечное.
Я увидел все это в его глазах. Увидел — и мне стало страшно.
Бартынов принял смерть, и даже желал увидеть ее — поэтому, наверное, пришел сюда, — чтобы встретиться в другом мире со своим сыном.
— Не лезь, это наши дела! — вновь прошипел сквозь зубы Герцен, косясь на Спираль Сокола — магический конструкт рос и укреплялся.
— Уже не ваши, — буднично-спокойно ответил Бартынов.
И обрушил заклятие на Герцена.
Защита родов затрещала. Я видел ту страшную мощь, с какой лопнули ремни, стягивающие связи. Казалось, такой силой можно легко уничтожить целую гору.
Герцена швырнуло в сторону.
Но не убило.
Я сообразил, что связь с мегалитом продолжала его поддерживать и подпитывать. И потому, сквозь дикую слепящую боль поднялся и соорудил конструкт — единственный из того, что сейчас мог.
И швырнул в Герцена.
Конструкт не был боевым. Он не причинил противнику вреда, но лишь проявил незримое.
Я увидел толстый червеподобный канат — пуповину, — тянущийся от груди Герцена до земли.
По этой самой пуповине и текла сила — было видно, как внутри нее что-то сокращается и содрогается, перетекая от земли к Герцену.
— Что это? — с омерзением спросил Бартынов.
Смотреть на это и вправду было неприятно. Словно огромный червяк присосался к парню и исторгал в его нутро свои внутренности и переваренную еду. В каком-то смысле именно так и было.
— Руби! — только и смог вымолвить я.
И без сил упал на землю.
Два раза повторять Бартынову не пришлось.
Он выкрикнул заклятие и создал Облачного Волка — не менее страшный конструкт, чем Сокол.
Все-таки Бартынов отличный воздушный маг — отметил я, лежа без сил на траве и наблюдая как фантомный монстр яростно бросился на пуповину и одной атакой перекусил ее.
Герцен закричал — не из-за боли, но от страха.
Он понял, что остался без подпитки, а значит, вопрос о стремительном поражении уже был лишь делом времени. Очень короткого времени.
На помощь своему командиру рванули солдаты.
Но Бартынов одним взмахом руки расшвырял их в стороны. Даже не глянул. Словно мурашей. Я невольно с уважением посмотрел на главу рода. Он вновь был тем самым Бартыновым, которого я увидел первый раз — грозный, яростный, неоспоримый.
— Представляю как лопнет твой глаз! — каким-то веселым озорным тоном произнес Бартынов.
И двинул в сторону Герцена.
Мне даже стало немного завидно — не я придушу этого гада.
Однако Герцен умирать сегодня явно не собирался.
У него был припрятана еще одна домашняя заготовка — видимо как раз на такой случай.
Он вытащил из кармана небольшой желтый камень и швырнул его в сторону.
Артефакт оставил в воздухе янтарный след — словно разрезал пространство. Края рассечения засветились кровавым светом.
В этот проем и прыгнул Герцен.
Бартынов бросился за ним, но было поздно — пространственный разлом затянулся. Лишь использованный артефакт бесполезным камнем светился, докрасна раскалившись.
— Ушел! — с досадой произнес Бартынов, возвращаясь ко мне.
И присвистнул, увидев мое состояние.
— Крепко ранило.
— Спасибо… вам… за помощь… — только и смог произнести я.
И упал в черноту.