Фаворит

— Пашка, ты есть хочешь?

— Не. До еды ли тут.

— А помнишь, как торт-то измаильский умяли?

— Разве это забудешь?..

Усталых канониров бил надрывный кашель — от угара порохов, от зловония уксуса. Утром все видели, что дым сражения еще не растаял. Горизонт оставался смутен и зыбок, как воздух над трясиною. Шведы снова открыли битву, герцогу не терпелось уничтожить эскадру Круза, пока не подошла на подмогу ему чичаговская эскадра. Александр Иванович Круз велел кораблям «скатиться» под ветер, завлекая противника на опасные мелководья. Весь день шла пальба, враги маневрировали в узостях, выгадывали ветер и углы атак. Ораниенбаум и Петергоф застлало дымом, который и отползал теперь к столице подобно грозовой туче. Две бессонные ночи и постоянные схватки измотали русские экипажи, но боевой дух кронштадтцев оставался высок, как и в начале боя… Наконец среди шведских кораблей возникла суета, обмен сигналами: король Густав 111 срочно отзывал своего брата, герцога Зюдерманландского, в укрытие Выборгской бухты, где собирался весь шхерный флот шведов. А с моря уже подходила эскадра Чичагова…

— Ну, все! — говорили матросы. — Мы выстояли!

С бранью выплевывали изо ртов комки пакли, выковыривали из ушей клочки бумаги. Музыканты заснули среди своих труб и барабанов, среди мертвецов и обломков рангоута. Все шведские корабли, включая и галеры, были заперты в Выборгской бухте, и теперь следовало ожидать капитуляции самого Густава III и его брата Карла…

— Наше положение безнадежно, как и у Карла Двенадцатого после Полтавы, — сказал за ужином герцог Зюдерманландский.

— Выдайте экипажам водку, — повелел король. — Пусть они пьют, сколько хотят, чтобы не задумывались о будущем.

Наступал рискованный момент всей шведской истории.

— Короля будем брать в плен! — объявил Круз.

Петербуржцы два дня подряд слышали канонаду боя, от которой звенели стекла в домах, а ветер с моря заполнил улицы столицы удушливым дымом. Все сводилось к двум проклятым вопросам: выстоит ли Круз? Успеет ли подойти Чичагов? Екатерина не могла скрыть тревоги. («Великое беспокойство во дворце, — писал очевидец, — почти ночь не спали, граф Безбородко сильно плакал. Таятся оба и не веселы».) Противу возможных десантов врага снова призывали народ в ополчение. На этот раз брали даже беглых бродяг, престарелых мещан, сезонных рабочих и сенатских чиновников. Беда не приходит одна: в пороховых сушильнях на Выборгской стороне взорвались сразу 500 бомб. Стекла в окнах домов столицы повылетали, а грохот был столь велик, что многие приняли его за нападение шведов. 29 мая императрица выехала на Красную Горку, желая наблюдать за морским сражением, ибо не совсем-то полагалась на точность депеш принца Нассау-Зигена. В чахлом лесочке старый адмирал Петр Иванович Пущин (дядя декабриста) угощал императрицу чаем из самовара: потом на шлюпке отправились в Кронштадт. Здесь ее застало возмущение турок, доблестно служивших гребцами на галерах. Завидуя русским матросам, носившим медали, они не желали принимать в награду деньги, которыми их щедро оделяли. Обижать турок не хотелось. Монетный двор спешно начал чеканить из серебряных рублей наградные «челенги» (перья вроде султанов) с надписью «за храбрость». Украсив свои чалмы челенгами, турки сразу успокоились, а принц Нассау-Зиген, галерный начальник, сказал Екатерине:

— Напрасно ваше величество сделали это: султан Селим, если они вернутся домой, всем героям головы отсечет.

— Надеюсь, не все турки пожелают вернуться, а в Казани жить среди единоверцев-татар многие из них согласятся…

Ей представили Ивана Максимовича Одинцова, командира 74 пушечного корабля «Иоанна Богослова».

— Сколько у вас крепостных душ?

— Девять в деревне под Рязанью.

— А сколько имеете детей?

— Тоже девять. — Одинцов стал плакать.

— Ни слезами, ни бедностью вы меня не разжалобите, — сухо сказала Екатерина. — Когда вас адмирал Круз призывал сигналом на битву, вы постыдно поворотили от боя в гавань.

— Я покинул линию, имея повреждение в рангоуте.

— Врете! — крикнула Екатерина. — У вас сбило ядром лишь грот-стеньгу, а такие аварии балтийцы исправляли под огнем… Стыдно! Когда сражались мичманы-мальчишки и добровольцы, взятые на флот чуть ли не с улицы, вы бежали. Шпагу — на стол! Вы арестованы. И если мой Сенат приговорит вас к петле, я миндальничать не стану: повешу…

Прощаясь с адмиралами, императрица сказала:

— Вы уж тут сами поладьте. А главное — чтобы король из Выборга не вылез. Посидит без хлеба — сам мира запросит…

…Угроза голода была реальна: почти 200 шведских кораблей и галер, блокированные в шхерах Выборга, имели не только полные экипажи, но еще и 14 тысяч солдат для высадки десантов на петербургских набережных. Королевский совет на «Амфионе» высказался за капитуляцию, Густав III с жаром воскликнул:

— Никогда! Дух Карла Двенадцатого еще не угас в шведском воинстве, а Чичагов не тот, который решится на битву…

На рассвете король выбрался на палубу и положил зрительную трубу на плечо Эренстрема.

— Нам нужен сильный ветер, — сказал он. — Восточный люфт выдует всех нас из этой западни, как пушинку…