Фаворит

ПИСЬМО СУВОРОВА ПОТЕМКИНУ ИЗ ГАЛАЦА Получа повеление Вашей светлости, отправился я к стороне Измаила. Боже, даруй нам свою помощь! Пребуду с глубочайшим почтением. Вашей светлости нижайший слуга — граф Александр Суворов-Рымникский.

Через неделю Суворов уже подъезжал к Измаилу, за ним казак на лошаденке вез котомку с вещами. Летел мокрый снег, было зябко. К великому удивлению полководца, он встречал войска, идущие по слякоти прочь от Измаила.

— Стойте, богатыри! — задержал их Суворов. — Я-то в Измаил стопы направил, а вы куда, братцы, собрались?

— Да нам генералы велели, — хмуро отвечали солдаты. — Сказывают меж собою, что Измаил не осилить. Стенки и впрямь высоченные — глянешь, так и шапки кувыркаются.

— Командую здесь я — Суворов, так и скажите всем, что я снова с вами. А воля светлейшего князя такова, что отступать не велено. Посему возвращайтесь обратно…

Потемкин был ошеломлен известием, что генералы, без его ведома, начали отводить войска. Он переслал Суворову еще один ордер — секретнейший: делай как хочешь и как умеешь, руки тебе развязываю, а твое решение станет моим решением. Этот ордер вполне устраивал Александра Васильевича, давая ему власть главнокомандования. Измаил, гордость султанов, примостился к Дунаю, нерушимо высясь на путях к сердцу Оттоманской империи… Осмотрев крепость в поисках ее слабейших мест, Суворов честно рапортовал в ставку Потемкина: «КРЕПОСТЬ БЕЗ СЛАБЫХ МЕСТ». Этим он признал неприступность Измаила, но Суворов не писал светлейшему, что Измаил нельзя взять. Александр Васильевич повидался с Голенищевым-Кутузовым, который предостерег:

— Ежели очаковское сидение повторится, так турки и правы, что хохочут над нами: с голоду да холоду перемрем.

— Я не светлейший, — ответил Суворов, — и мучить армию не намерен… Отчего ты грустен, Ларионыч мой?

— Беда у меня. Жена пишет, что все детки оспою перестрадали, но выжили. А единый сыночек мой Николенька, рода моего продолжатель, умер… охти, горе мне!

— Смерть уже дважды чрез главу твою промчалась, словно комета огненная, и уцелел ты. Не будь скорбен — не ищи смерти в третий раз, когда вступишь на стены измаильские.

— Возможна ль эскалада сия?

— Для русских нет невозможного… верь!

Суворов сразу начал ломать ретирадные настроения, готовя людей к штурму, и солдаты кричали ему:

— Живые аль мертвые, а в Измаиле побываем! Веди нас, батюшка, — мы тебя знаем, а ты нас помнишь…

Среди офицеров было немало скептиков; один из них писал родителям в Петербург: «С тех пор, как существует Россия, такого горячего дела, какое нам предстоит, никогда еще не видывали: ибо это не безделица взять одним разом город, так хорошо укрепленный, как Измаил… словом, будем начинать тем, чем обыкновенно кончают — приступом!»

13. ПРИСТУП И «СТЫД ИЗМАИЛЬСКИЙ»

Де Линь очень высоко чтил Суворова, именуя его Александром Диогеновичем или Александром Македонским. Суворов за эти годы успел полюбить де Линя за юмор, он писал ему в Вену: «Мы пожнем толпы врагов, как стенобитное орудие поражает крепости, и я обниму тебя в тех вратах, где пал последний Палеолог, и скажу: видишь — я сдержал слово — победа или смерть».

Каждую нацию по-своему воодушевляют перед генеральным сражением. «Кавалеры, — говорил король Генрих IV, — не забывайте, что вы французы, а неприятель перед вами». Фридрих Великий внушал войскам: «Ребята! Сегодня у нас теплый денек, не потеряйте шляпы, и пусть все идет как по маслу».

Суворов на гнедой казацкой лошадке объезжал войска:

— Чудо-богатыри! Два раза вы подходили к Измаилу, первый раз с князем Репниным, второй с де Рибасом, и дважды вы отступали. Бог троицу любит. В третий раз победим или умрем!

— Веди нас, батюшка, — отвечали ему солдаты. — Стыло нам здеся, мокро и голодно… хоть штурмом согреемся!

Турки в Измаиле не казались столь озверелыми, как в Очакове, голов никому не резали, подвергая русских с высоты фасов лишь оскорбительной брани: «Вы перед нами — как жабы, раздувшиеся перед быком!» Де Рибас доложил Суворову:

— Я уже предлагал им сдачу, но турок очень вежливо отвечал мне, что не видит причин для этого…

Крепость имела форму вытянутого треугольника, гипотенузу которого омывали волны Дуная, а протяженность всех стен Измаила составляла десять верст. Камень. Валы и рвы. Полисады. Овчарки. Пушки. Помимо янычар и татар в гарнизоне Измаила собрали «штрафников»: сдавшие Аккерман, Килию и Тульчу, они теперь клятвенно обязались кровью искупить свою вину в Измаиле, — и это было опасно! Снег засыпал оголенные сады, холодные ветры перетирали жесткие камыши…

— Я жду лишь прихода фанагорийцев, — сказал Суворов.