Фаворитка короля

В изножье кровати стоял на коленях духовник Эдуарда, бросая на меня свирепые взгляды. Отец Годфри де Мордон, человек исключительно начитанный, блестящий оратор, сторонник жесткой морали, с малопривлекательным лицом, напоминавшим морду хорька. Я не любила его так же сильно, как и он меня, но молиться ему не мешала. Просто сидела и смотрела, как жизнь неумолимо покидает Эдуарда, пока в мои думы не вторгся голос священника.

— Его величеству нужно исповедаться.

— Потом.

Он немного помолчал.

— Будет лучше, если вы отсюда уйдете.

Я пропустила мимо ушей намеренную непочтительность обращения.

— Я все же останусь.

— Вам нет здесь места, когда король исповедуется в грехах своих. — Мрачный тон священника яснее слов говорил о том, что меня он считает самым тяжким из этих грехов.

Я поразмыслила над этим, пока священник крестился и тянул очередную «Аве»^[101]. Отец Годфри почитал Филиппу святой, меня же — худшей из дочерей Евы. Я смиренно сложила руки на коленях. Что сказал бы этот поп, если бы я ему поведала, что кое в чем совершенно не повинна. Откуда ему было знать, кто именно сделал так, чтобы король Англии взял себе в любовницы девушку без роду и племени, лишенную как красоты, так и благородного воспитания?

Эдуард вздохнул, рука его судорожно сжала край одеяла. Ладно, то все дела далекого прошлого. Этот поп не пожелает выслушивать мои оправдания. Мы пришли к концу долгого и трудного пути. В душе мне очень хотелось помолиться о том, чтобы Эдуард удержал связывающую нас нить, но делать этого я не стала: он сам хотел уйти. Он достаточно терпел свою слабость и провалы в памяти, унизительные для королевского достоинства. Поэтому я теперь молилась лишь о том, чтобы смерть наступила быстро и безболезненно, чтобы он мирно уснул вечным сном.

А когда все будет кончено, что тогда?

Ну что же — придет конец и моей службе при дворе. Королевской фавориткой мне оставалось быть уже не годы, а часы и минуты. Когда ушла из жизни Филиппа, я перестала быть фрейлиной, но тогда меня выручил Эдуард. Теперь спасать меня некому.

И как же мне быть?

Я, понятно, вернусь к Вильяму де Виндзору, но со смертью короля по моим следам вновь могут кинуться злобные волки, и кто знает, сумеет ли Джон Гонт отогнать их? Мысли о Виндзоре меня успокоили. Он придаст мне сил, крепко обнимет, развеет кошмары своими сильными руками и жаром прижимающегося ко мне тела.

По ту сторону ложа Джон Беверли все прибрал, привел в порядок, сделал все для того, чтобы королю было как можно удобнее.

— Ступайте, — тихонько проговорила я. — Больше вы ничего не в силах для него сделать.

Мы со священником остались наедине с Эдуардом, погрузившимся в предсмертное забытье. Я вдруг почувствовала себя страшно уставшей и закрыла глаза.

— Мистрис Перрерс! — царапнул меня по нервам голос священника, поднявшегося с колен. — Его величество должен исповедаться перед Богом…

— Разумеется. — Да, это необходимо, но у меня мелькнула одна мысль. Очень хотелось немного уязвить слишком самодовольного служителя церкви, который презирал меня до глубины души. — Раз вы поднялись на ноги, возьмите на себя труд зажечь побольше свечей. Слишком уж здесь темно.

Эдуард должен умереть при свете, в сиянии власти, а не в темной комнате, лишенный всех атрибутов своего сана и должного почтения. Он не холоп какой-нибудь.

— Так не положено…

— Зажигайте! Почему он не может умереть при свете, как жил всю жизнь?

С величайшей неохотой отец Годфри подчинился, и вся комната ярко осветилась, будто перед началом королевского пира. Я тронула Эдуарда за руку, уже без уверенности в том, что он проснется. Однако веки его слабо дрогнули. Он повернул ко мне голову.

— Пить.

Говорил он тихо, с трудом, дышал тяжело. Я налила в кубок вина, поднесла к его губам, потом взбила повыше подушки, чтобы ему было удобнее смотреть на нас. Его взгляд упал на корону, которую я приказала принести сюда и положить на ложе рядом с ним.

— Это ты распорядилась? — спросил он, едва шевельнув губами, — все, что осталось от его некогда неотразимой улыбки. — Спасибо. — Протянул руку и коснулся усыпанного драгоценными камнями золота. — Надеюсь, я поддерживал веру всеми силами, какие Господь мне даровал… — Сердце мое переполнилось восхищением перед ним и болью от неизбежной скорой потери. Эдуард снова тяжело вздохнул. — Она уже больше не принадлежит мне. Ее станет носить мальчик, да поможет ему Бог и да укрепит его. Разве может десятилетний ребенок?..

— Вас ждут сейчас дела более важные и неотложные, государь. — Священник шагнул к ложу и поднял висевшее на шее распятие. — Вашей бессмертной душе…

— Рано. Душа подождет.

— Государь… Я призываю вас покаяться в грехах.

— Я сказал: рано. Поговори со мной, Алиса.

Поговорю. Без слез и причитаний. Притворимся, что нам некуда торопиться, и я стану, как всегда, развлекать короля. Эдуард умрет так, как ему хочется. Я присела на краешек постели, повернулась спиной к священнику — словно мы с королем наедине, как часто бывало когда-то.

— О чем поговорим? — спросила я.