Фаворитка короля

— Должна тебя предупредить, — сообщила я щенку, — что ни капельки не люблю собак, пусть даже с самой благородной на свете родословной.

Псина по-прежнему не сводила с меня глаз.

— Почему я уверена, что тебя прислал Виндзор? И что мне с тобой делать?

Собака часто задышала, высунув язык.

— Отправить назад, на конюшню? Таким, как ты, не место в покоях леди.

Волкодавчик вздохнул.

— Пожалуй, ты права! Поскольку я не леди, тебе можно остаться, наверное. А Виндзор считает, что мне необходим сторожевой пес? От кого же, интересно, ты должна меня защищать?

Значит, он полагает, что мне может грозить опасность. Ладно, об этом еще будет время подумать.

— Как же тебя назвать? — спросила я, не без опаски обходя псину. Она улеглась на живот и закрыла глаза, нежась в лучах солнышка. — Может, Виндзор?

Это был каприз. У них обоих было такое выражение в глазах, будто они все знают и все понимают, а еще — несомненная воля и беспощадность, заметные, даже когда зверюга дремала. Стоило мне немного отойти, она подняла голову и стала наблюдать за каждым моим движением глазами, сверкавшими из-под большого лба.

— Наверное, будет лучше, если ты останешься у меня. И если уж на то пошло, я не могу назвать тебя Виндзором. Давай назовем тебя Отважной.

Я села, а Отважная положила огромную голову на передние лапы и уснула. Я решила разобраться в предостережениях, исходивших от Виндзора, — это куда полезнее, подумалось мне, нежели вспоминать о его поцелуях. А предостережения нельзя было отмести как досужие выдумки.

Пора снова писать письмо в «Кафтан», что в Саутуорке.

Гризли по-прежнему неустанно заботился о моей и своей выгоде, даже стал понемногу давать деньги в рост. Я не утруждала себя прямыми расспросами о подробностях сделок такого рода, предоставив своему поверенному следовать собственными извилистыми путями, а о своей причастности к его делам узнала только из судебного дела, документы которого были мне присланы вследствие моего отсутствия в судебном заседании. Это был иск Гризли против некоего Ричарда де Кента, лондонского торговца рыбой, не возвратившего две сотни марок[67], которые я ссудила ему при посредничестве Гризли. Что еще важнее — на доходы с дома по улице Грейсчерч мой поверенный приобрел для меня пожизненные права на поместье Рэдстоун в Нортгемптоншире. И еще у меня был, конечно же, Ардингтон…

Но я мечтала о новых приобретениях. Мне ужасно хотелось прикупить несколько акров[68] земли в одном месте, помещичью усадьбу с садом и пристройками в другом, да еще иметь побольше домов в Лондоне и сдавать в аренду замок на севере Англии. Это открывало передо мной перспективы, сияющие, как Полярная звезда, а раз деньги у меня были — как можно противиться подобному искушению? С разрешения Эдуарда я позаимствовала деньги в королевской казне и написала Гризли свои указания. Он приобрел для меня поместье Меонсток. Будущее вдруг стало выглядеть не таким шатким, как прежде.

«А на это что вы скажете, сэр Вильям?»

Думаю, он сумел бы отозваться об этом достаточно пренебрежительно. Если только пути наши еще когда-нибудь, к несчастью, пересекутся.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Сказочное место — королевский замок Виндзор, окруженный мощными стенами с могучими башнями. Залы и покои увешаны зеркалами, которые усиливают свет и отражают росписи, рожденные прихотливым воображением Уикхема: от пола до самого потолка все увито розами — синими, голубыми, зелеными, ярко-алыми. Мне эти слишком яркие цвета резали глаз, но все очень восхищались росписью, а уж позолоты хватило бы, чтобы покрыть ею любимый боевой корабль Эдуарда «Кристофер» — целиком, от носа до самой кормы. Лето ярко освещало и согревало этот роскошный памятник королевскому величию, но вот королева Англии была прикована к постели. Стоило ей чуть шевельнуть головой или рукой — и все ее тело пронизывала острая боль. Я уже ничем не могла ей помочь. Болезнь зашла так далеко, что от ивовой коры теперь не было никакого проку: она не помогала уже много месяцев, и я замучилась готовить все новые порции лекарства. Когда Филиппе становилось не под силу терпеть, она просила дать ей кубок горького вина и забывалась благодатным сном. Я сидела с нею, когда она то бредила, то снова приходила в ясное сознание, требуя говорить ей только правду и не допускать ни малейшей лжи. Фрейлины быстро и охотно уступили мне все обязанности по уходу за больной.

Впрочем, я не жаловалась. Разве не была я всем обязана этой великодушной женщине, в сердце которой царила безграничная любовь, а характер был подобен сразу и могучему дубу, и тем нежным перышкам, что покрывают голубиную грудку? Женщине, которая сумела так глубоко заглянуть в мою душу, что подняла меня из бездны неизвестности к высотам нынешнего небывалого положения при королевском дворе. Я буквально всем была обязана ей. А потому и не жаловалась, сидя у ее ложа и наблюдая, как жизнь бесповоротно покидает ее.

— Изабелла здесь? — спросила королева.

— Нет, миледи. Она во Франции, со своим супругом.