Фаворитки. Соперницы из Версаля

– Письма, – говорит он. – Письма – вот что нам необходимо. Подогревайте интерес короля, посылая ему небольшие послания, маленькие billets-doux[22], чтобы даже в те дни, когда он не сможет вас навестить, он постоянно думал о вас.

Я качаю головой.

– У меня руки ужасно сводит судорогой, – отвечаю я. – И я не сильна в написании писем, кроме того, я уверена, что король с большей радостью переспит со мной, чем станет читать письма. Нам так весело вместе, прошлой ночью…

Аржансон морщится и перебивает:

– Драгоценнейшая мадам, вы должны научиться укрощать свой язык. Вероятно, вам следует прислушаться к более знающим людям, чем герцогиня де Лорагэ.

– Но тетушка Диана самая милая и рассудительная женщина в целом мире!

– Вероятно, вам следует прочесть «Энциклопедию» и узнать значение слова «рассудительный», – сухо отвечает Аржансон. – Хоть издание запретили, я могу достать для вас экземпляр.

Меня передергивает. Читать я не люблю почти так же сильно, как писать. И сколько томов в этом чудовищном издании? О нет. Нет.

А Аржансон продолжает давать советы:

– Принимайте ухаживания короля, не перечьте старухе и сообщайте нам обо всех подробностях. Не пытайтесь блистать остроумием, используйте свои другие… таланты, и у вас все получится. А я буду держать Конти в курсе того, как продвигается наше дельце.

– А почему мне нельзя блистать остроумием? – надменно спрашиваю я. – Я очень умна и могла бы блеснуть. Я остроумна, как… остроумна, как любой француз-мужчина.

Аржансон, кажется, не слушает меня и откланивается, больше не сказав ни слова.

* * *

Сейчас я почти каждый день провожу с королем, но, к сожалению, и маркиза тоже. Король регулярно навещает ее, и она присутствует во время всех развлечений по вечерам.

Но он говорит, что любит меня, уверяет, что я намного красивее, чем она. А еще король очень заинтригован теми штучками, о которых я узнала у мадам Султаны, и заставляет меня бесконечно повторять и показывать то, чему я там научилась. Я рассказываю ему о зеркальном потолке, о бесконечных пуховых перинах, пахнущих пачулями; о маркизе де Трибувиль, которого я дважды там встречала; о блюдах с огурцами на каждом прикроватном столике; удивительных хлыстах и шариках, а также чернокожей женщине, чье тело было полностью покрыто маслом.

А еще я подробно рассказываю королю о своем гардеробе – я люблю поговорить о моде, и однажды он предлагает мне надеть платье тетушки Дианы, розовое с серебром, то самое, которое раньше принадлежало ее сестре Марианне. Я с радостью беру у тетушки платье, но, когда он видит меня в нем, у него становится такое лицо, как будто перед ним призрак. Стоит прекрасный осенний день, мы прогуливаемся по саду, медленно бредем по аллеям, усаженным желтеющими тисами. Король рассказывает мне о телескопе и о том, что он называет «чудесами бескрайней сини».

– И Лакайль, и Галилей, и возможность существования Урана…

Я понятия не имею, о чем он говорит, как будто он разговаривает по-гречески. Но мне нравится прогуливаться с ним по саду, кивать в ответ на низкие поклоны придворных, которых мы встречаем на пути. Я громко приветствую знакомых, чтобы все видели, что я прогуливаюсь с королем. Мы гуляем еще немного, и король, кажется, становится все печальнее и печальнее. Мы возвращаемся на террасу, выходящую на Большой Канал, солнце клонится к горизонту.

– Правы философы, которые говорят: нет ничего более смертного, чем прошлое. Смертного, милая моя, смертного, – повторяет он шепотом, и я замечаю, как на его глаза наворачиваются слезы. Ничего себе! Я и не знала, что мужчины умеют плакать! – Такая тонкая грань между призраком и воспоминанием.

– Но я же живая, – со смехом отвечаю я. Иногда, когда я нервничаю или не понимаю, о чем он говорит, полезно засмеяться или немного покраснеть.

Король опять вздыхает, потом гладит меня по щеке, но лицо его все еще печально, когда он вновь признается мне, что я для него единственное утешение.

* * *

Я спрашиваю короля, когда же уедет маркиза; он отвечает: скоро, скоро, скоро, потом щекочет мою шею и просит помолчать, чтобы он мог испить мою красоту до дна.

Маркиза по-прежнему добра ко мне, даже делает комплимент моему серебряному вееру. А я в замешательстве: неужели она не понимает, что король любит меня, а сама она скоро уедет? Но Диана успокаивает: маркиза всегда так себя ведет – она добра со всеми, – и эту ее странность никто не в силах понять.

– А мне кажется, что это очень мило, – с сомнением произношу я.

– Мило, – соглашается Диана. – У маркизы доброе сердце, хотя с годами оно тоже очерствело. Когда она только приехала в Версаль, она хотела, чтобы ее все любили, чем очень напомнила мне мою сестру Луизу. Однако ей пришлось измениться, ибо здесь доброта не в чести. Не знаю почему, если честно, никто… но я все равно считаю, что у нее добрая душа. Я искренне верю в то, что ей будет лучше вдали от двора, а не просто говорю так, чтобы осуществить наш план.

– Я тоже так считаю! – обрадовавшись, восклицаю я. – И король согласен, обещает, что она скоро уедет, сразу после Нового года.