Фаворитки. Соперницы из Версаля

От Габриэль де Бово-Краон, герцогини де Мирпуа

Гревская площадь, Париж

30 марта 1757 года

Милая Жанна!

Свершилось. Ужасающее зрелище – надеюсь, больше мне такого видеть не придется. Негодяя пытали щипцами и расплавленным свинцом, потом разорвали на части четырьмя лошадьми, а для окончательного четвертования понадобились целых шесть. Бедненькие лошадки! Они, должно быть, очень утомились. На площади было не протолкнуться от народа. Я наблюдала за казнью с группой дам, приглашенных Субизом. Кресла у окна, выходящего на Гревскую площадь, – по двадцать луидоров за место! Все это заняло четыре кошмарных часа. Франни лишилась чувств, а я должна признаться, что по ночам мне снится окровавленное бедро.

Это просто варварство. Конечно же, я понимаю, что особа короля священна, а всякое покушение на нее заслуживает самого сурового наказания, но все же… Сейчас ведь не 1610 год[27], когда в последний раз совершалась такая казнь. Неужели мы ничуть не изменились?

Довольно. Меня весьма смущает тот болезненный интерес, который возбудила во мне вся эта история. Если король спросит обо мне, скажи ему, что я поехала в Париж навестить моего брата Бово. Вчера за ужином все пришли к единому мнению: преступник был фанатиком-одиночкой, отнюдь не связанным с парламентами или с дофином. Да и трудно вообразить интриги, за которыми стоял бы этот толстяк-размазня. Кстати, на ужин подавали божественный сливовый пудинг. Просто удивительно, если учесть, что повар Субиза – англичанин.

Возвращаюсь во вторник.

Крепко тебя целую,

Мири

Глава шестьдесят вторая

Сразу вслед за покушением король пережил короткий всплеск популярности, но эта популярность имела горьковатый привкус, ибо напоминала ему о любви со стороны народа в былые дни – любви, ныне утраченной, как представляется, навсегда. Слишком много скандалов прогремело за эти годы, слишком много было у короля возлюбленных. Слишком много войн и связанных с ними лишений. И слишком многие подданные прозябали в нищете и унижении – искупить все это государю было не под силу. Все началось, когда он презрел клятвы, данные на смертном одре в Меце, и продолжалось по сей день, более десяти лет. Меня тоже во многом винят, конечно, но я привыкла не обращать внимания на ропот толпы, которая станет осуждать меня, что бы я ни делала.

Нынешней весной двор наводнен перевернутыми лилиями, сломанными коронами, непристойными памфлетами, которые появляются во дворце в таком изобилии, словно перья из прохудившегося матраса. В Версаль во множестве поступают анонимные письма. В них говорится, что четвертовать на площади следовало бы самого короля, а Дамьена именуют героем, который действовал во имя Франции. Когда начальник полиции и мои собственные шпионы докладывают мне об этом, я испытываю невольный трепет. Порой кажется, что страна сломя голову мчится по дороге в никуда и зашла уже слишком далеко, чтобы можно было развернуть лошадей.

Аржансон настаивает на том, чтобы короля ознакомили с самыми злобными письмами, – он надеется сделать монарха еще более податливым и управляемым. Я же назначила себя охранителем Людовика – приходится брать на себя еще и эту роль. Я чувствую, что близится время решающей схватки, и парирую наглость Аржансона собственной. Мне приходилось бывать в переделках похуже, но из них я всегда выходила победительницей. Если мои враги не сдаются, придется их уничтожать.

– Королю нет необходимости это видеть, – твердо сказала я, держа в руках ядовитое послание.